Самолет стартует и уходит, растворяясь, в небо. Он летит
куда-то не туда, куда, как мне казалось, надо лететь для того, чтобы попасть в
Москву. А может быть, у меня все перепуталось?
– Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь,
девять, десять.
Проверка.
Хоть бы песенку какую-нибудь пустили вместо этой проверки,
какую-нибудь самбу.
Я иду через здание аэропорта к автобусу.
Нужна какая-то музыка. Пустили бы тихо
«Комсомольцы-добровольцы…».
Ревет за спиной аэродром. Безумное гнездо металла.
– Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь,
девять, десять.
Проверка.
***
По городу идет экскурсия и прямо светится, такая чистенькая.
Ребята идут вместе с женами. Жена Игоря – модница. Увидев меня, все на
меня набрасываются. И мне становится чертовски приятно, как будто бы Виктор не
совсем улетел, как будто бы он частично остался в лице всей нашей кодлы.
Оказывается, они уже посетили выставку графики и сейчас
направляются обедать. В столовой очень культурно. Обслуживание прекрасное.
Ильвар и Володя с тоской смотрят на капитана. Игорь, как ни в чем не бывало,
заказывает несколько бутылочек. Правильно, мы ведь вам не херувимчики
какие-нибудь.
Потом мы идем в концерт. Слушаем там скрипки, виолончель,
пение. Ильвар засыпает, Володя в антракте спрятался за колонной в буфете. В общем,
экскурсия в Таллин проходит на должном уровне. Возвращаемся в колхоз поздно
ночью. Утром выходим в обычный рейс к Западной банке.
***
Все как обычно. Килька, салака. Свора чаек за кормой. Я сижу
на корме, на бухте троса, привалившись к кожуху. Здесь тепло. Мне как-то очень
тихо сегодня и очень обычно, и немного тошно. Не хочется ни о чем думать, а
думаю я о том, что Витька, наверное уже вылетел из Москвы в неизвестном
направлении. (А что они там испытывают? Может быть скоро будет об этом в газетах?)
И о том, что «Барселона» живет обычной осенней жизнью, кто-то приходит из школы
и волынит до темноты во дворе. (А нас там как будто бы и не было!) Что Юрке,
как видно все-таки придется уехать из колхоза (море его бьет), что Алька, к
моему удивлению, чувствует себя в море прекрасно, что мне надо наконец начать
думать о себе (о своей жизни).
Сегодня мы возвращаемся очень рано. Еще светло. На причале
пусто.
Обычные шуточки Стебелькова Тихо распоряжается Игорь. Мы
грузим дневной улов на платформу и идем вдоль рельсов, толкая платформу перед
собой. Обычная усталость. Все те же сигареты «Прима». Так себе топаем
потихоньку к складу.
В складе Ульви с подружками катают новые бочки. Ульви не
смотрит на меня. Ну и пусть. Ребята все уже ушли, а я все еще торчу в дверях и
смотрю, как ползет к причалу 93-й. Надо подождать Юрку.
И вдруг все исчезает. Сизые тучи на горизонте, причал,
танцующий недалеко от берега мотобот, 93-й, пропадает даже запах соленой кильки
и все звуки вокруг, кроме одного. Я слышу за своей спиной голос:
***
– А где мне взять эту тряпку?
Ломкий высокий голос, в нем словно слезы. А что ей отвечают,
я не слышу. Медленно поворачиваюсь и вижу Галю. Она идет по проходу между
бочками. Она в комбинезоне и ватнике. Она в косынке. Губы у нее намазаны, а в руках
швабра. Она идет прямо ко мне и не узнает меня. Ведь я теперь бородат, и в
берете, и в резиновых сапогах. Она останавливается в пяти метрах от меня и
растирает шваброй лужу на цементном полу. Склонилась, и орудует шваброй, и
вдруг бросает на меня взгляд. Свой, особенный взгляд, который бесил меня (когда
она так смотрела на других) и обезоруживал (когда она так смотрела на меня).
Опускает глаза и снова трет шваброй пол – и вдруг выпрямляется и смотрит
прямо на меня. Узнала. Она подходит медленно ко мне. Шаг за шагом приближается.
Вплотную, со шваброй в руках.
– Здравствуйте, – говорит она.
– Дима, – говорит она.
– Вот это да, – говорит она.
– Какой ты стал, – говорит она и смеется.
«Актриса, притвора, обманщица..,..,..,» – все, что
проносится у меня в голове.
– Не ожидал? – спрашивает она.
– Я провалилась, – говорит она.
Как это мило! Девчонка провалилась на экзаменах и приехала к
друзьям.
Все очень просто и естественно. Стоит поболтать. Ты
изменился. И ты изменилась. Ах, как это мило, что мы оба изменились! И я вдруг
со страхом чувствую, что мне действительно все это кажется вполне естественным,
и хочется расспросить Галку о конкурсе, словно передо мной не она, а Юрка или
Алик.
Я выхватываю из ее рук швабру и швыряю на пол. Поворачиваюсь
и иду к причалу.
– Дима! – восклицает она. И вот она уже бежит
рядом со мной, цепляется за рукав.
– Мне нужно с тобой поговорить, – лепечет она. Я
сую в рот сигарету и достаю спички.
– Ты можешь поговорить со мной?
«Берегите пчел», – призывает спичечный коробок. О,
черт, как это я раньше об этом не думал?
– …поговорить обо всем, – лепечет Галка.
«Пчелы дают мед». А ведь, наверное, так оно и есть.
– Я жду тебя вечером в общежитии. Придешь?
Я закуриваю.
– Придешь?
Я иду к причалу, полный любви и нежности к пчелам. Навстречу
поднимается Юрка. Она, наверное, и Юрку не узнает. А может быть, она сейчас не
видит ничего вокруг?
– Придешь? – отчаянно спрашивает она, отставая.
Молчи, дура! Я ведь могу тебе пощечину влепить.
– Придешь? – совсем уже, как в театре, кричит эта
дурища.
Я бегу к Юрке. У него равнодушное лицо.
– Видал? – спрашиваю я его. – Заметил ты, кто
это?
– Я знал, что она здесь, – говорит он. – Она
была у Линды.
Спрашивала о тебе.
И тут у меня руки пускаются в пляс, и ноги начинают дрожать.
Юрка, – говорю я, – Дружище, что делать? Скажи,
что мне делать?
– Плюнь, – говорит Юрка, – что же тут еще
делать? Плюнь и разотри.
Ишь ты, прикатила, шалава.
Мы садимся на доски, свесив ноги вниз, и смотрим на
подходящий 80-й.
Алька в своем зеленом колпаке стоит там, поставив ногу на
планшир, весело нам помахивает, бросает швартовы.
– Галка тут появилась, – говорю я ему.
