А с ребятами мы болтали. Так, на разные темы, как всегда.
Они вроде презирали меня за то, что я приставал к Ульви. Они, оказывается,
моралисты… Дорогие мои друзья! Вы спасли меня не так давно от чего-то самого
страшного, то ли от трусости, то ли от ночного убийства. В общем-то и я,
наверное, моралист, иначе я не принимал бы всей этой любовной истории всерьез.
Суперменом зовет меня Витька. Я супермен-моралист.
По субботам Юрка уезжал в Таллин. Он сидел из-за этих
поездок без денег, и мы кормили его.
***
Путина началась в середине сентября. Мы вышли в море. За
несколько дней до этого капитан Баулин впервые собрал свой экипаж на борту
сейнера. Тогда я со всеми познакомился. Вот он, наш экипаж:
1. Капитан Баулин – железный человек со стальными
челюстями и железобетонной логикой. 27 лет. Женат. Ко мне относится враждебно.
2. Помощник капитана Ильвар Валлман. Толстый, большой и
курчавый.
Постоянно трясется в немом смехе. Лет тридцать. Кажется,
зашибает. Мы с ним поладим.
3. Механик Володя Стебельков, рыжий, румяный, веселый.
Гармонь бы ему, а он все травит анекдоты. Любимое словечко – «сплошная
мультипликация». Это когда что-нибудь не нравится. 26 лет. Будем дружить.
4. Моторист Петер Лооминг. Красивый малый. 20 лет. Мы с ним
красили сейнер.
5. Тралмейстер Антс Вайльде. Совсем красивый малый. 23 года.
Мы с ним красили сейнер.
6. Матрос Дмитрий Денисов. Это я. Правой рукой выжимаю 60.
Сейнер наш имеет 16 метров в длину, 4 в ширину. Скорость –
7 узлов.
Кубрик на 6 коек, трюм, машина, рубка, гальюн.
Собрав нас на палубе, капитан Баулин сказал:
– Ребята…
Это он хорошо сказал: «Ребята». Не ожидал я, что он скажет
«ребята».
– …через три дня мы выходим. Метеосводка на сентябрь
хорошая. Пойдем к Западной банке, посмотрим там. Если там не густо, на
следующий день пойдем к Длинному уху. Эхолота нам так и не поставили. На 93-м
поставили эхолот, но мы их все-таки постараемся обставить и без эхолота.
В общем, он говорил по существу. Потом мы спустились в
кубрик и распили на шестерых две поллитровки. Кто их там припас, не знаю.
Наверное, Ильвар. Я разошелся, без конца травил анекдоты. Довел Володю до того,
что он стал икать. Потом мы сошли с сейнера и решили добавить. Пошли в
колхозный кофик и там добавили. В кофике были Алик и Юрка. Они сидели каждый со
своей командой и, по-видимому, тоже добавляли. На Алике лица не было. Не знаю,
как он будет плавать: ведь он не переносит алкоголя. А рыбаки пьют «тип-топ»,
как сказал мне Ильвар. Вообще было как-то забавно, что мы сидели в разных
концах зала каждый со своим экипажем. Почему-то мне стало грустно из-за этого.
А потом мы сдвинули столики и посидели немного все вместе, восемнадцать рыбаков
с сейнеров «СТБ». Потом мы пошли в клуб и ввалились туда всей толпой –
восемнадцать здоровенных рыбаков. Несколько минут мы стояли у двери, и все
смотрели на нас, словно никто не узнавал. Как будто мы чем-то отличались от
всех других парней, мы, восемнадцать рыбаков с сейнеров «СТБ».
В зале было светло и играла какая-то музыка. Потом какая-то
музыка кончилась, поменяли пластинку и несколько мужских голосов тихо запели:
«Комсомольцы-добровольцы…» Я люблю эту песню. То есть я
люблю, что ее начинают тихие мужские голоса. Если бы ее исполняли иначе, я бы,
наверное, ее не любил. Терпеть не могу, когда орут, словно их распирает:
…Солнцу и ветру навстречу.
На битву и радостный труд…
Так и видишь этих холеных бодрячков в концертных костюмах.
Энтузиазм их распирает, солнцу и ветру навстречу они шагают, тряся сочными телесами.
Расправляют упрямые жирные плечи. Я не верю таким песням. А
вот таким, как эта, верю. Чувствуется, что поют настоящие ребята. Не надо
литавр, хватит с нас и гитары.
***
В тот вечер Ульви наконец согласилась пойти со мной
погулять. Я повел ее на берег. Тучи покрывали все небо, но на горизонте была
протянута широкая желтая полоса. Она освещала море. Волны перекатывались
гладкие, словно какие-то юркие туши под целлофаном. Было похоже на картину
Рокуэлла Кента.
Мы с Ульви сели на перевернутую лодку. Ульви попросила у
меня сигарету.
Ишь ты, она курит. Колени у Ульви были круглые, очень
красивые. Когда она докурила, я полез к ней.
– Ты меня любишь? – спросила она чрезвычайно
строго.
О, еще бы! Конечно, я ее люблю. Я ведь человек современный,
люблю всех красивых девушек. В Эстонии я люблю Ульви, а попаду на Украину,
полюблю Оксану, а в Грузии какую-нибудь Сулико, в Париже найду себе Жанну, в
Нью-Йорке влопаюсь в Мэри, в Буэнос-Айресе приударю за Лолитой. Вкусы у меня
разносторонние, я человек современный.
Сейчас я люблю Ульви, но почему-то молчу, как дурак.
Она вскочила с лодки и отбежала на несколько шагов.
– А я тебя люблю! – с отчаянием крикнула
она. – Почему? Не знаю.
Увидела тебя и люблю. – И что-то еще по-эстонски. И
побежала прочь. Я ее не догонял.
В общем, в таких вот делишках мы и проводили время в колхозе
«Прожектор», когда наконец началась путина и мы вышли в море.
***
Мы выходили ранним утром, в сущности, еще ночью. В
чернильном небе болтался желтый фонарь. Наши ребята ходили по палубе и разговаривали
почему-то шепотом. И капитан отдавал приказания очень тихо.
– Петер, запускай машинку.
– Дима, прими швартовы.
Я принял швартовы и обмотал их вокруг кнехтов. Дальше я не
знал, что делать, и стоял, как истукан. А ребята тихо топали по палубе и натыкались
на меня. Но не ругались. Мимо нас прошел черный контур Юркиного «СТБ-1793».
Алькин «СТБ-1780» отвалил позже нас. Капитан ушел в рубку, а
я все не знал, что мне делать. Вдруг я заметил, что стою на палубе один. Я
спустился в кубрик и увидел, что ребята укладываются на койки.
– Занимай, Дима, горизонтальное положение, –
сказал Стебельков. Он был уже в одних кальсонах. Мне это показалось
диким – спать, когда судно выходит в море, но, чтобы не выделяться, я тоже
лег.
Конечно, я не спал. Я слушал стук мотора, и мне хотелось
наверх. Через полтора часа надо мной закачались грязные ноги с обломанными
ногтями.
Качались они долго. Меня чуть не вывернуло от этого зрелища.
Потом вниз сполз помощник капитана Ильвар Валлман. Он поковырялся а банке с
мясными консервами, достал из-под стола бутылку, хлебнул, натянул штаны, сапоги
и гаркнул:
– Подъем!
