Она глянула на меня с дерзкой лучезарной улыбкой.
— Если бы знать, чем он занимается, — продолжала она, — что читает, за какую команду болеет, кто его друзья, как он учится в школе. Если бы знать всё это… Можно было бы убедить себя… — Я вижу, что она вот-вот расплачется. Последовала короткая пауза, пока она боролась со слезами. — А знаешь, пожалуй, я не отказалась бы ещё отведать твоего фирменного шоколада. Нальёшь?
Она храбрилась, но её бравада вызывала искреннее восхищение. Будучи, по сути, несчастной женщиной, она с успехом играла роль мятежницы. Вот и сейчас, отхлёбывая из бокала, положила локти на прилавок с неким подобием щёгольства.
— Прямо-таки Содом и Гоморра через соломинку. Мммм. Такое ощущение, будто я умерла и вознеслась на небеса. Во всяком случае, рай где-то рядом.
— Я могла бы узнать что-нибудь о Люке, если хотите. И передать вам.
Арманда задумалась. Я видела, что она наблюдает за мной из-под опущенных век. Оценивает.
— Все мальчики любят сладости, верно? — наконец промолвила она. Я согласилась с её замечанием, сделанным как бы вскользь. — Полагаю, его друзья здесь тоже бывают?
Я сказала, что не знаю, кого он считает своими друзьями, но, верно, почти все дети регулярно наведываются в шоколадную.
— Пожалуй, я тоже зайду как-нибудь ещё, — решила Арманда. — Мне нравится твой шоколад, хотя стулья у тебя ужасные. Может, даже и в постоянные посетительницы запишусь.
— Я вам всегда буду рада.
Арманда опять замолчала. Я догадывалась, что она привыкла всё делать по-своему, в намеченное ею самой время, и не терпит, чтобы кто-то торопил её или давал ей советы. Я не стала мешать её раздумьям.
— Вот. Держи. — Решение принято. Не колеблясь, она выкладывает на прилавок стофранковую купюру.
— Но я…
— Если увидишь его, купи ему коробочку сладостей. Какую он пожелает. Только не говори, что это от меня.
Я взяла деньги.
— И не поддавайся его матери. Она уже развернула кампанию — это более чем вероятно. Распространяет сплетни, демонстрирует своё пренебрежение. Кто бы мог подумать, что моё единственное дитя станет одной из сестёр Армии спасения Рейно? — Она озорно прищурилась, отчего на её круглых щеках образовались морщинистые ямочки. — О тебе уже слухи всякие ходят. Наверно, догадываешься, какие. А будешь якшаться со мной, только подольёшь масла в огонь.
Я рассмеялась.
— Как-нибудь справлюсь.
— Не сомневаюсь. — Она вдруг остановила на мне пристальный взгляд. Поддразнивающие нотки исчезли из её голоса. — Что-то есть в тебе такое, — тихо произнесла она. — Что-то знакомое. Но всё-таки, наверно, мы не встречались до знакомства в Мароде, да?
В Лиссабоне, Париже, Флоренции, Риме. Кого я только не встречала, с кем только не пересекались наши пути за время наших безумных скитаний по запутанным маршрутам. Но нет, её я раньше не видела.
— И этот запах. Как будто что-то горит. Как спустя десять секунд после удара молнии в летнюю грозу. Запах июльских гроз и поливаемых дождём пшеничных полей. — Её лицо светилось восторгом, глаза пытливо выискивали что-то в моих глазах. — Это правда, верно? То, что я говорила? О том, кто ты есть?
Ну вот, опять.
Арманда радостно рассмеялась и взяла меня за руку. Кожа у неё прохладная — листва, а не плоть. Она перевернула мою руку ладонью вверх.
— Так и знала! — Она провела пальцем по линии жизни, по линии сердца. — Поняла в ту же минуту, как увидела тебя! — Нагнув голову, она тихо забормотала себе под нос, дыханием обдавая мою руку. — Я знала это. Знала. Но даже подумать не могла, что когда-нибудь встречу тебя здесь, в этом городе. — Она вдруг тревожно взглянула на меня. — А Рейно знает?
— Не могу сказать. — Мой ответ не содержал лжи, поскольку я понятия не имела, о чём она говорит. Но я тоже что-то чувствовала — ветер перемен, дух откровения. Запах пожара и озона. Скрежет долго не работавших механизмов, запустивших адскую машину мистической взаимосвязи. Или всё-таки Жозефина права, и Арманда в самом деле сумасшедшая? В конце концов, сумела же она разглядеть Пантуфля.
— Постарайся скрыть от него это, — сказала она мне с безумным блеском в серьёзных глазах. — Ты ведь знаешь, кто он такой, верно?
Я смотрела на неё. Её следующая фраза, должно быть, просто прозвучала в моём воображении. Или, возможно, наши сны соприкоснулись на мгновенье в одну из ночей, когда мы находились в бегах.
— Он и есть Чёрный человек.
Рейно. Как плохая карта. Вновь и вновь. Смех из-за кулис.
Анук уже давно спит, и я достаю карты матери, впервые после её смерти. Я храню их в шкатулке из сандалового дерева. Мягкие, они пахнут воспоминаниями о ней. Я едва не кладу их на место, ошеломлённая наплывом ассоциаций, вызванных этим запахом. Нью-Йорк, дымящиеся лотки с горячими сосисками. «Кафе де ля Пэ», безупречные официанты. Монахиня с мороженым у собора Парижской Богоматери. Гостиничные номера на одну ночь, неприветливые привратники, подозрительные жандармы, любопытные туристы. И над всем этим тень чего-то безымянного и безжалостного — некоей угрозы, от которой мы бежали.
Я — не моя мать. Я — не беглянка. И всё же потребность видеть, знать столь велика, что я, помимо своей воли, достаю карты из шкатулки и начинаю их раскладывать, так же, как она, на краю кровати. Бросая взгляд из-за плеча, удостоверяюсь, что Анук по-прежнему спит. Я не хочу, чтобы она почувствовала мою тревогу. Тасую, снимаю, тасую, снимаю, пока на руках не остаётся четыре карты. Десятка пик, смерть. Тройка пик, смерть. Двойка пик, смерть. Колесница. Смерть.
Отшельник. Башня. Колесница. Смерть.
Карты принадлежат моей матери. Ко мне это не имеет никакого отношения, убеждаю я себя, хотя не трудно догадаться, кто скрывается под Отшельником. Но вот что означает Башня? И Колесница? И Смерть?
Карта со знаком «Смерть», говорит мне внутренний голос — голос матери, не всегда предвещает физическую смерть. Она может символизировать завершение определённого образа жизни. Некий перелом. Смену ветров. Так, может, это и предсказали мне карты?
Я не верю в гадание. Если и верю, то по-другому, не так, как моя мать, по картам вычерчивавшая беспорядочный узор траектории нашей жизни. Я не ищу в картах оправдания за бездействие, не ищу в них поддержки, когда становится тяжело, или разумного объяснения внутреннему хаосу. Сейчас я слышу её голос и слышу в нём те же интонации, что звучали на корабле, когда вся её сила духа обратилась в обычное упрямство, а чувство юмора — в безысходное отчаяние.
А Диснейленд посмотрим? Как ты думаешь? И Флорида-Кис? И Эверглейдс? В Новом Свете столько всего интересного, столько чудес, о которых мы даже и мечтать не могли. Думаешь, это оно? Именно это и предсказывают карты? К тому времени уже каждая выпавшая карта символизировала Смерть. Смерть и Чёрного человека, который теперь означал то же самое. Мы бежали от него, а он следовал за нами в шкатулке из сандалового дерева.
