Их голоса гулко раздавались внизу, лишь слегка искажаясь под самыми сводами колокольни. Звонкий — Лемерля и хрипловатый от изумления и праведного гнева — епископа, отдававшего приказания своей охране, которые они сумели бы исполнить, лишь пробив себе путь сквозь толпу ошалевших монашек.
Пока еще выступать мне не время. Лемерль стоял слишком близко к жаровне, и, почувствовав себя в западне, он мог поджечь запал и запустить в ход чудовищный поток пламени. Не опаздываю ли я? Неужто мне придется беспомощно наблюдать, как Лемерль осуществляет свое мщение?
В этот момент, как бы в ответ на мои моленья, епископ поднялся на кафедру и одновременно, как по велению чуда, Лемерль отступил от жаровни. Теперь пора, подумала я, пора — и, быстро пробормотав заклинание, чтоб не дрогнула нога, и шепотом проговорив молитву святому Франциску, Повелителю Птиц, я схватилась обеими руками за веревку и швырнула ее вперед прямо в дымную пелену.
♠
— Отец мой, я тронут! — я понизил регистр, чтобы мой голос не слишком разносился по часовне. — После нашего последнего свидания я бы вряд ли надеялся на столь теплую встречу.
За моей спиной за происходящим с побелевшими губами следила Изабелла. Перетта меня подвела — жаль, хотя особой трагедии нет, — но вот сейчас настал момент истинного испытания. Сможет ли Изабелла доиграть свою роль до конца? Удалось ли мне ее сломать, или она взбунтуется против меня? Должен отметить, неизвестность меня несколько возбуждает. Кроме того, полагаю, мой путь к бегству прикрывает Антуана. На этот счет я могу позволить себе несколько расслабиться.
— Я вижу, вы горите нетерпением! — Не слишком оригинально, но вполне соответствует сценарию. — Я покончу с вами раз и навсегда!
Ах, как неразумно он повел себя в моей игре; его эмоции выдавали его с головой, это вам любой картежник скажет; с жаждой прибить меня в посеребренных глазах он, как позлащенный бык, наступал на меня. Сначала я был убежден, он вот-вот меня ударит. Правда, я моложе и проворней его, да и не рискнет он своим положением ради неловкого удара. Даже сейчас, по-моему, он продолжал считать, что это всего лишь шутка неслыханной наглости. Ему слишком мешало присутствие Изабеллы и в данный момент уж совсем нежелательное присутствие архиепископа, чтобы осознать мои глубинные мотивы.
— Этот человек — не священнослужитель! — произнес он дрожащим от гнева голосом, обращаясь к сестрам. — Он самозванец! Шут, заштатный актеришка!
Полегче, отец мой! Я докажу тебе, что я значительно опередил свой век.
— Возможно ли такое? — спросил я с улыбкой. — Разве не более очевидно, что именно это гнусное существо в митре и есть истинный самозванец?
Общий хор подтвердил мне свое согласие, хотя несколько несогласных в массе все же нашлось.
— Поистине в этих стенах кто-то из нас обманщик, — продолжал я. — И кто может сказать, кто он? Неправедный священник или неправедный епископ? Да все ли тут праведны? Сможет ли кто со всей честностью назвать себя праведным? Скажите, отец мой, — спросил я епископа уже вполголоса, — праведны ли вы? Более ли достойны вы носить это облачение, чем лицедей, или развратник, или человекообразная обезьяна?
И тут он кинулся ко мне, этого я ждал и со смехом увернулся. Но это была его уловка; вместо того чтобы наброситься на меня, он подхватил серебряный крест, который я забыл на краю кафедры, и с победным криком потряс им.
Но триумф его был скоротечен. Внезапно с криком боли он выронил крест и поднес к глазам руку, где уже начали вздуваться белой пеной пузыри. Элементарный ход: оставленный вблизи жаровни металл быстро нагрелся так, что к нему невозможно было притронуться. Но здравый смысл давно покинул моих впечатлительных сестер, и с первого ряда взметнулся крик, в считанные секунды докатившись до задних рядов:
— Крест! Он не смеет дотронуться до Святого Креста!
— Что за нелепость! — епископ старался перекричать общий гвалт.
— Этот человек — самозванец!
И толпа подалась вперед, выползая из-за скамей. Стража была слишком далеко, помощи ждать не приходилось, и монсеньор приготовился было вскинуть кулаки, но вовремя одумался и, сжав зубы, опустил руки.
— Весьма благоразумно, — сказал я ему, расплываясь в улыбке. — Стоит вам тронуть меня хотя бы пальцем, начнется столпотворение.
♥
С первой же попытки веревка зацепилась. Я услышала глухой стук, едва свинцовое грузило закинуло веревку на балку лесов. Я потянула веревку — она держалась крепко. Отлично. Времени на дополнительные проверки и предосторожности не было, я как можно крепче затянула веревку на ржавом крюке у себя за спиной. Она оказалась натянута не так, как я привыкла, но на большее уже не было времени. Я скинула с плеч плащ, сбросила через низ коричневый балахон, скрывавший меня, и встала на узкую площадку в одной белой сорочке. Обмотанный вокруг головы кусок голубой материи скрывал мои слишком узнаваемые волосы. Мгновение ужаса: уже слишком поздно, слишком много времени ушло, я упаду, я упаду! — но едва сверкающий плащ Крылатой Дивы, до которого я уже столько лет не притрагивалась, покрыл мне плечи, мне вдруг сделалось радостно.
Высоко подняв голову, босыми пятками удерживаясь на канате, раскинув в стороны руки, Элэ величаво шагнула во тьму.
♠
Я вмиг узнал ее. Не верите? Моя первая, моя лучшая ученица — мое единственное высшее достижение в жизни, — как мог я ее не узнать! Даже без привычных крыльев с блестками, в прозрачном плаще, с головой, повязанной платком. Я узнал ее грацию, ее уверенную поступь, ее стиль. Я первый увидал ее. Секундами позже ее увидали и остальные. Даже при всем моем изумлении и растущем прозрении я испытал на мгновение чувство гордости — как же, ведь это моя Элэ, все смотрят только на нее с завистью, с замиранием сердца.
Ведь мог бы предвидеть. Такая выходка в ее духе. Интересно, что разбудило в ней подозрительность к моим замыслам, — чистый инстинкт, возможно, этот проклятый ее инстинкт, побуждающий во всем мне перечить, уязвлять мое самолюбие — и даже в тот момент, когда она обречена на провал, все равно в отваге ей не откажешь.
Я смотрел на нее снизу, под углом, и не разглядел на ней предохранительной лонжи. В тусклом мерцании свечей ее фигура кажется мглистым, теплым, туманным видением, будто подсвеченным внутренним светом. Отдаленные раскаты грома со стороны моря служат ей вступительной барабанной дробью.
Из припадочной толпы несется крик:
— Смотрите! Вон, наверху! Смотрите же!
Все повернулись, и поднялись вверх головы. Взметнулись голоса, сначала беспорядочные, потом стихающие до благоговейного шепота, едва белое видение заскользило вниз в туманном воздухе.
— Мать Мария! — взвыл какой-то голос из глубин паствы.
— Призрак Жермены!
— Нечестивая Монахиня!
Фигура под вуалью остановилась на миг в своем воздушном полете и изобразила крестное знамение.
