— Ах ты пакостная мерзавка! — вопила Пиетэ, ухватив Клемент за подол. — Вздумала подсмеяться над нами, да?
Клемент отбивалась и визжала, инстинктивно тянувшись за помощью к Лемерлю. Но Антуана вмиг на нее наскочила, повалила на пол. Я вспомнила, между ними и прежде не все было гладко: дурацкие стычки во время капитула.
Мать Изабелла в тревоге воззвала к Лемерлю.
— Остановите их! — взмолилась она, стараясь перекричать гвалт. — О, отец Мой, молю вас, остановите их!
Кинув на ее холодный взгляд, Черный Дрозд припечатал:
— Ты сама это затеяла. Ты довела их до этого. Вспомни, я ведь пытался привести их в чувство!
— Но вы сказали, что демонов не было...
— Что за чушь, конечно, они есть! — вскинулся Лемерль. — Но еще не время для полного разоблачения! Если бы ты меня послушалась раньше!
— Простите меня! Прошу вас, остановите их! Пожалуйста!
Но потасовка и так уже заканчивалась. Клемент скрючилась на полу, закрыв лицо руками, Антуана возвышалась над ней, раскрасневшаяся, с разбитым в кровь носом. Обе тяжело дышали; вокруг сестры, во время стычки и пальцем не пошевелившие, чтобы хоть как-то вмешаться, из солидарности тоже звучно сопели над ними. Я рискнула кинуть беглый взгляд на Лемерля, но увидела самую непроницаемую из его масок, лицо не отражало ничего. Но все же тогда мне не привиделось: его едва заметное изумление, когда он обнаружил, что тайник пуст. Кто-то опустошил его без его ведома; это было бесспорно.
Клемент и Антуану по велению Лемерля отвели в лечебницу, а меня на весь остаток дня отправили работать в пекарню. Но три часа непрерывного труда в ней почти не давали мне возможности осмыслить происшедшее. В эти часы я месила тесто, раскладывала по порциям, формировала длинные хлеба на поддонах, засовывала их в глубокие, узкие ниши, похожие на темные отсеки в крипте, где гробы с усопшими.
Я пыталась не думать о событиях утра, хотя мысли устремлялись туда вновь и вновь. Пляска Альфонсины, раскачивающиеся фигуры, страшные признаки истовости. Взгляд Лемерля, встретившийся с моим; хоть он едва сдерживался от смеха, — где-то там в глубине прятался страх. Будто он, оседлав дикого жеребца, знает, тот его неминуемо сбросит, и при этом улыбка не сходит с лица, потому что скачка ему в радость.
Сначала я была убеждена — Лемерль за меня не вступится. Почему-то он не управлял происходящим, хотя я была убеждена, что всеобщее безумие — это часть его замысла. Ему ничего не стоило допустить, чтоб обвинение пало на меня, и тем самым обеспечить полное повиновение остальных. Но он этого не сделал. Смешно испытывать чувство благодарности. Я должна ненавидеть его за то, как он поступил со мной, со всеми нами. И все же...
Утренняя часть работы была почти завершена. Я была одна в пекарне; стоя спиной к дверям, я вычищала длинной деревянной планкой золу из последней печи. Услышав шаги, обернулась. Почему-то я уже знала, кто это.
Идя сюда, она рисковала, хотя и не слишком; здание лечебницы находилось как раз рядом с пекарней, и, должно быть, ей пришлось перелезть через стену. Полуденный зной по-прежнему жег глаза; большинство сестер во двор не показывались.
— Никто меня не видел, — как бы в подтверждение моим мыслям, сказала сестра Антуана — Нам поговорить надо.
Перемены, которые я заметила в ней неделю назад, сейчас были особенно очевидны. Лицо осунулось, обрисовались скулы, губы решительно сжаты. Худышкой ей никогда не стать, но теперь она казалась более сбитой, не рыхлой толстухой, как прежде; под розовым жиром ходили мощные мускулы.
— Тебе нельзя сюда, — сказала я ей. — Если сестра Виржини тебя здесь увидит...
— Клемент рта не закрыть, — перебила меня Антуана. — Все утро я выслушивала ее россказни в лечебнице. Она знает про Флер. Она знает про тебя.
— Я не понимаю, о чем ты, Антуана. Возвращайся к себе...
— Да слушай ты! — прошипела Антуана. — Я тебе не враг. Как ты думаешь, кто вынул все твое из тайника? — В изумлении я уставилась на нее — Что? — продолжала Антуана. — Думаешь, я такая тупая, что не знаю, где ты прячешь свои тайные вещички? Жалкая, глупая толстуха Антуана, мол, не сообразит что к чему, если дело происходит ночью у нее под самым носом? Я вижу гораздо больше, чем ты думаешь, сестра Огюст!
— Куда ты спрятала? И мои карты, и...
Антуана погрозила мне пухлым пальцем:
— В надежное место, сестра моя, надежней не бывает. Но пока еще не время мне их тебе отдавать. Ведь ты и без того моя должница.
Я опустила голову. Я и не ждала, что она про это забудет.
— Клемент все выложит, Огюст, — продолжала Антуана. — Пусть не сейчас. Сегодня, похоже, она в немилости, но Мать Изабелла ей доверяет. Рано или поздно она разоблачит нас. А когда поймет, что отец Коломбэн ей не защита, то достанется и ему.
Антуана сделала паузу: проверить, дошло ли до меня. У меня путались мысли.
— Антуана, — спросила я. — Но как же ты...
— Это неважно, — оборвала меня она. — Девчонка поверит ей. Уж я-то знаю девчонок. Сама когда-то такой была. И еще я знаю, — и тут ее румяное лицо исказила горькая улыбка, — знаю, что в один прекрасный день даже самая тихоня, самая смиренница может восстать против своего отца.
Наступило долгое молчание.
— Чего ты хочешь? — спросила я наконец.
— Ты разбираешься в травах, — Антуана заговорила тихо, вкрадчиво. — Знаешь, как с ними обходиться. Я могла бы подсунуть кое-что Клемент в лечебнице, пока она не заговорила. Никто и не узнает.
Я смотрела на нее, не веря своим ушам:
— Ты хочешь... отравить ее?
— Ни одна душа не дознается. Ты бы рассказала мне, что да как. — Почувствовав мое негодование, она сильней сжала мне плечо. — Это же ради всех нас, Огюст! Если она расскажет про тебя, ты потеряешь Флер. Если расскажет про меня...
— Что расскажет? Снова долгая пауза.
— Жермена... — наконец проговорила она. — Она знала про Клемент и отца Коломбэна. Она хотела рассказать.
Я силилась понять. Но мысли путались; я слишком устала; слова Антуаны плохо до меня доходили.
— Я не могла допустить, чтоб она уличила его. Я сильная, уж гораздо сильнее ее. Все быстро и сделалось.
Антуана криво усмехнулась.
Это было невероятно, непостижимо. И вместе с тем брезжил некий смысл. Я уже говорила, Черный Дрозд обладал способностью побуждать людей видеть в нем то, что им больше всего хотелось увидеть. Бедная Антуана. Лишившись в четырнадцать лет своего ребенка, весь пыл нерастраченных страстей обратив на кулинарные радости, она обрела наконец выход своей материнской любви.
Внезапно меня пронзила тревожная мысль, я спросила:
— Скажи, Антуана, так это он велел тебе это сделать?
