Видя все это, я не переставала что есть силы орать, пытаясь отвлечь на себя внимание; я понукала жеребца вперед, прямо на тех, кто толпился передо мной. Лемерль увидел, что я пробиваюсь к нему, усмехнулся, но я не успела до него добраться, толпа навалилась на него. Он оказался на земле, и со всех сторон на него посыпались удары. И его уже не было видно.
Я уже была готова соскочить и броситься к нему на помощь, хоть его снова отнесло далеко, но Леборнь, прятавшийся внутри фургона, пока я прорывалась сквозь толпу, удержал меня за руку.
— Не глупи, Жюльетта, — хрипло прошептал он мне в ухо. — Ты что, не соображаешь, что происходит? Ты разве не слышишь?
Я глянула на него безумными глазами:
— Там Лемерль...
— Лемерль позаботится о себе сам. — Рука карлика сжала мне плечо; несмотря на свой малый рост, пальцы у него были железные, было больно.
— Вслушайся!
Я вслушалась. Я по сей день слышу этот крик. Разбухая от топота множества ног, он размеренно отзывался в ушах, точно вопль восторженных зрителей, вызывающих любимую комедиантку:
— La peste! La peste!
Только теперь я все поняла. Взрыв ужаса; упавший монах; обвинение в колдовстве. Увидев мои расширившиеся глаза, Леборнь кивнул. Мы смотрели друг на друга, и нам уже было не до слов. А вокруг гремели, набирая силу, вопли:
— La peste!
Чума.
10
♥
16 июля, 1610
Толпа наконец рассосалась, я осталась одна, продолжая с трудом приводить в чувство своего испуганного жеребца. Буффон, попридержав своего, поравнялся с моим фургоном. Эрмина, фургон которой чуть было не перевернулся, когда она проезжала по мосту, стояла в растерянности, уставившись на обломки разбитого колеса. Других наших видно не было. То ли и их схватили, как Лемерля; то ли они сбежали.
Я пренебрегла предостережениями Леборня. Выскочив на дорогу, я помчалась вслед за процессией. Часть несущих уже испарилась; оставшиеся с трудом пытались, чтобы Богоматерь не скатилась вниз, опереть помост с Пресвятой Девой о край большого мраморного фонтана, занимавшего собой всю площадь.
Посреди дороги валялись трупы ревнителей веры, задавленных или растоптанных толпой. Рядом лежал опрокинутый фургон Лемерля. Владельца ни живого, ни мертвого видно не было.
— Mon рèrе
[25]
, — обратилась я к священнику, стараясь совладать с собой. — Вы не видели, что тут произошло? Мой приятель ехал в этом фургоне.
Священник взглянул на меня, но не сказал ни слова. Лицо у него было желтое от пыли.
— Прошу вас, скажите! — еле сдерживаясь, вскричала я. — Он никому не причинил зла. Он только хотел защититься!
Женщина в черном, одна из тех, кто нес Богоматерь, с презрением бросила:
— Не волнуйся, он получит по заслугам!
— Как ты сказала?
— И он, и вы, вся его братия! — Я едва разбирала грубый местный говор. — Мы видали, как вы отравляли колодцы. Нам было знамение.
За ее спиной вышел из бокового проулка Доктор Чума, черный плащ взметнулся на фоне стены. Женщина в черном его заметила, и снова я увидела растопыренные украдкой два пальца.
— Послушай, я только хочу найти своего приятеля. Куда его повели?
Женщина язвительно рассмеялась:
— Как это «куда»? В суд! Теперь-то он не улизнет. Ни один из вас, чумной заразы, не уйдет.
— Что ты несешь!
Должно быть, я рявкнула достаточно грозно: женщина тотчас отскочила, дрожащей рукой наставив на меня два растопыренных пальца.
— Miséricorde! Господь защитит меня!
Я быстро шагнула к ней:
— А это мы сейчас проверим!
Как вдруг рука Доктора Чумы легла мне на плечо, и он приглушенно зашептал мне в ухо из-под своей длинноносой маски:
— Спокойно, девушка. Слушай меня!
Я попыталась вырваться, но рука неожиданно цепко держала меня за плечо.
— Здесь небезопасно, — прошипел Доктор, — В прошлом месяце судья Реми сжег на этой площади четырех ведьм. Погляди, на камнях еще не стерлись сальные пятна.
Сухой шепот показался мне удивительно знакомым.
— Кто ты?
— Тише!
Он отвернулся, набеленные губы едва шевельнулись.
— Я уверена, что тебя знаю!
Что-то было знакомое в этих тонких, скривившихся в ниточку, точно старый шрам, губах. И этот запах пыли и химикалий, исходивший от его плаща...
— Разве нет?
Из-под маски Доктора Чумы последовало предостерегающее шипение:
— Умоляю, девушка, тише!
Снова этот знакомый голос, четкий, ясный выговор человека, знающего многие языки. Он снова повернулся ко мне, и я увидала его глаза, старые, печальные, как у обезьяны в клетке.
— Они ищут виновного, — резким шепотом бросил он. — Беги отсюда немедля. Даже на ночь не смей оставаться.
Конечно же, он был прав. Актеры, путники и цыгане отлично подходят на роль козлов отпущения во время всякой беды — неурожая, голода, дурной погоды или чумы. Я поняла это еще в четырнадцать лет во Фландрии; в Париже — тремя годами позже. Это знал и Леборнь, — и слишком поздно узнал об этом Рико. Время от времени в наших скитаниях по Франции нас преследовала чума, но к тому времени болезнь пошла на спад. За последнюю эпидемию она изжила себя полностью, немногие гибли от нее, лишь старики да калеки, но в Эпинале это стало последней каплей, переполнившей чашу невзгод. Недойные коровы и козы, загубленный урожай, гниющие плоды, бешеные собаки, невиданная жара, — и вот: чума. Кто-то должен был за это поплатиться. Без толку объяснять, насколько это нелепо. Что чуме требуется больше недели, чтоб развиться в полную силу, а мы не пробыли в городке и часа. Что через воду она не передается, даже если б мы сунулись в их колодцы.
Но я поняла, что к голосу разума никто здесь прислушиваться не станет. Колдовство было для них виной всем бедам. Колдовство и отравительство. Этому научило их Священное Писание. Чему же еще, как не ему, верить.
Вернувшись к своему фургону, я обнаружила, что исчез Леборнь. Исчезли также и Буффон с Эрминой, прихватив с собой все, что сумели, из своего барахла. Я не винила их в бегстве — совет Доктора был вполне справедлив, — но сама я не могла оставить Лемерля на милость толпе. Назовите это чувством долга или глупостью и безрассудством, только я оставила фургон посреди улицы, подвела жеребца к фонтану и пошла вслед за толпой в здание суда.
Там уже было полно народу. Люди толпились в дверях, заполнили лестницы, карабкаясь друг на дружку, чтоб увидеть и услышать, что происходит. Городской пристав стоял на возвышении и пытался перекричать толпу. По обе стороны от него выстроились вооруженные солдаты, среди них стоял бледный, но не утративший самообладания Лемерль.
