Он молчал, долго молчал, Роксолана уже пожалела о том, что задала этот вопрос, но ее действительно мучил вопрос о слишком дорогой цене власти.
Когда Сулейман все же заговорил, его голос был тихим и усталым:
– Я сам давно думаю об этом. Иногда очень хочется оставить все и уйти жить к дервишам.
Она немного подождала, не желая сбивать настроение Сулеймана, а потом тихонько поинтересовалась:
– Но ведь можно же не к дервишам, а просто в имение, как Лютфи-паша. Говорят, он доволен жизнью…
– Это было бы счастьем, но сначала я должен знать, что империя в надежных руках, и в ней порядок.
Значит никогда, – подумала Роксолана, но вслух ничего не сказала.
Сулейман еще помолчал, а потом вдруг с горечью добавил:
– Я был одинок до того как встретил Ибрагима, очень одинок. И стал одинок после того, как между нами встала власть. Он единственный, кто знал меня не как шехзаде Сулеймана или Султана Сулеймана, а как друга, единственный, кому я мог пожаловаться или попросить совет.
Роксолану захлестнула горькая волна обиды и отчаянья, не в силах сдерживаться, тихонько прошептала:
– А… я?..
– Ты иное. Ты любимая женщина, перед которой нельзя показывать слабость или просить помощи.
– Но почему?!
– Потому что ты можешь разлюбить.
Кажется, он был удивлен ее непониманием. Разве может быть иначе, разве может сильный мужчина выглядеть слабым перед любимой женщиной?
Но она даже выпрямилась.
– Повелитель, но когда вы лежали вот так, – Роксолана сделала жест рукой, видно, означавший лежавшего пластом султана, – я любила вас не меньше, скорее наоборот.
– Это была жалость, – Сулейман даже нахмурился.
– Нет! Просто тогда я была нужна вам.
– Ты и сейчас нужна.
– Не так. Сейчас просто нужна, а тогда была очень нужна. Возможность быть нужной любимому это… это счастье, Повелитель!
– Просто я зависел от тебя, – пробурчал Сулейман, впрочем, весьма довольным голосом.
Роксолана рассмеялась. Султан вдруг подумал, что ей уже пятьдесят, а смех и голос по-прежнему звонки и молоды.
– А помнишь стихотворение, которое ты читала подруге, когда я впервые услышал тебя?
– Помню, как я могу его забыть?
– Прочти снова?
Она чуть задумалась, а потом тихо начала:
– В груди моей сердце как молот огромный стучит.
То плачет оно, то замрет, как в силках, и молчит.
Беда с ним, любовью горячее сердце больно,
Тебя лишь желает, любимый мой, видеть оно.
Ужели же всем суждены эти муки, Творец?
Не лучше ль тогда обойтись нам совсем без сердец?
Роксолана сидела, прижавшись к любимому, и читая стихи, а Сулейман слушал и думал, что не одинок в этом мире, пока рядом такая удивительная женщина…
По Стамбулу гремело: Повелитель выздоровел! Повелитель казнил Кара-Ахмед-пашу! Великим визирем снова стал Рустем-паша!
А еще: казнен лже-Мустафа и его сообщники! Спокойствию Османской империи больше ничто не угрожает.
И никому не было дела до замершего сердечка и стихов, которые султанша читала своему возлюбленному Повелителю. Никто и не догадывался об этих стихах. У правителей люди видят лишь внешнее и редко замечают наличие этих самых сердец.
