О султане Сулеймане и говорить нечего, Келальзаде-паше оставалось всего лишь объяснить казнь Ибрагима-паши и шехзаде Мустафы. Он объяснил, припомнив все просчеты и ошибки казненных, но людская молва, которая от его сочинений не зависела, продолжала возлагать вину на султаншу Хуррем.
Что же мог такого сообщить Келальзаде-паша Повелителю, чтобы поздно вечером вызвать к себе султаншу? Ради очередной главы из его истории династии Сулейман этого делать не стал бы.
– Войди!
Что-то в голосе Сулеймана не понравилось Роксолане, все же Келальзаде-паша принес не лучшее известие Повелителю.
– Повелитель, вы пожелали меня видеть?
Она точно знала, когда как обратиться к супругу. Наедине бывала и шаловливой, и даже дурашливой (раньше, теперь это выглядело бы уже смешно), ласковой, просто влюбленной женщиной, но стоило оказаться рядом кому-то из слуг или чужих – превращалась в покорную рабыню. Уже много лет Сулейман не имел поводов укорить свою Хуррем за хоть в чем-то неподобающее поведение.
Так же вела себя и Михримах. Конечно, она давно взрослая женщина, дочь – Айше Хюмашах – замуж пора выдавать, но и она бывала ласковой кошечкой, прилежной ученицей или гордой принцессой, в зависимости от обстоятельств.
– Да, Хуррем, проходи. Оставьте нас.
Жест, отправляющий прочь всех, сам тон говорили о важности разговора, а еще о недовольстве Повелителя.
Пройдя в глубь большой комнаты, Роксолана ждала. Не стоило лезть с вопросами, султан все сам скажет, но сердце неспокойно. Что же случилось?
– Присядь.
Сел на диван, но не рядом и так, чтобы видеть ее лицо, скрывая свое в тени. И это тоже не понравилось Роксолане, но она молчала.
– Во время всех этих событий… как вел себя шехзаде Баязид?
Какие события султан имел в виду, объяснять не нужно: говорилось о том, как после похода против шаха Тахмаспа и казни старшего из шехзаде, Мустафы, бывшего первым наследником трона, Сулейман вдруг слег и довольно долго лежал практически неподвижно. Все считали, что султан безнадежен, что он уже никогда не встанет на ноги, немедленно каждый потянул в свою сторону, придворные принялись искать выгоду из создавшегося положения и гадать, кто же станет следующим султаном. Лишь султанша боролась не только за жизнь Повелителя, но и за целостность империи.
Конечно, она могла не беспокоиться, ведь следующим султаном становился ее сын, а значит, она сама валиде Султан. Так было даже проще, Нурбану, любимая наложница шехзаде Селима и мать его старшего сына Мурада, не в состоянии помешать всесильной султанше, но Роксолана решила иначе. Ей и в голову не пришло объявить любого из оставшихся сыновей султаном, мать даже не вызвала принцев в Стамбул. Напротив, Роксолана сделала все, чтобы никто не догадался о тяжелом состоянии Сулеймана, о том, что султан не встает и не произносит ни звука, что на его лице живут только глаза, а шевелятся лишь пальцы рук. Несколько недель Роксолана решала все вопросы сама и даже рискнула поставить тугру – подпись падишаха – на фирмане, чтобы доказать всем, что Сулейман в состоянии читать, писать и подписывать документы. За подпись вместо султана могло быть одно наказание – смерть.
Особенно тяжело стало, когда в горах Румелии вдруг объявился лже-Мустафа и враги султанши немедленно подняли головы. После казни по приказу самого султана настоящего шехзаде Мустафы через несколько месяцев в горах Румелии объявился человек, очень похожий на принца. Это неудивительно, всем известно, что у Мустафы несколько двойников. Немедленно поползли слухи, что это и есть спасшийся Мустафа, он, мол, заподозрил неладное в срочном прибытии падишаха в войска и отправил в шатер к султану двойника, которого и казнили вместо шехзаде.
Заговорщики привлекли Махидевран, и та «признала» в лже-Мустафе своего сына. Бесполезно объяснять, что в пику султанше она признала бы сыном даже чернокожего старшего евнуха. Но не отправишь же глашатаев кричать об этом на всех рынках? И чем больше оправдываешься, тем меньше люди верят в твою невиновность – это Роксолана поняла давно. Она уже давно не боролась за людскую признательность, за доброе к себе отношение, поняла, что молву не переломишь, не переубедишь. Ни тогда, когда строила мечети и больницы, ни когда открывала бесплатные столовые и имареты в разных городах, ни когда давала деньги на строительство или очистку новых арыков для воды… никогда Стамбул не сказал слова благодарности. Иерусалим сказал, а Стамбул нет. Ее так и не приняли в родном городе ее детей, и Роксолана больше не пыталась понравиться никому.
Нет, в те страшные дни она боролась только за целостность империи и за самого султана. Обездвижен? Но ведь глаза-то живут! И руки теплые, бессильные, но теплые. Будет на то воля Аллаха, переборет болезнь, встанет и…
Следующая мысль должна бы испугать по-настоящему. Она столько всего сделала от имени султана, даже тугру поставила… Роксолана прекрасно понимала, что должно последовать за выздоровлением Повелителя – ее собственная казнь. Никому не дозволено заменять падишаха без его приказа, а уж подписывать что-то тем более. Роксолана знала, что ее жизнь будет длиться, только пока он болен, и при этом отчаянно боролась за выздоровление.
Но и тогда она не вызвала в Стамбул и не посадила на трон кого-то из своих сыновей, а ведь вполне могла бы. Рустем-паша привез самозванца с его сообщниками в Стамбул, но не рискнул казнить. Прекрасно понимая, что именем заключенного под стражу лже-Мустафы немедленно будет поднят бунт, Роксолана сама приказала казнить бунтовщика.
Никто, кроме личного лекаря султана иудея Иосифа Хамона и немых дильсизов-охранников, не подозревал, что султан лишь прикидывается совершенно беспомощным и что подпись он поставил сам, воспользовавшись тем, что безмерно уставшая жена попросту заснула, так и не сумев вывести все завитки тугры. Сулейман лежал, прикидываясь совсем больным, и изучал, кто как ведет себя в такой ситуации.
Конечно, на Роксолану свалилось тогда слишком много всякого: болезнь (она ведь тоже не подозревала о том, что не так уж Сулейман болен), необходимость от его имени решать государственные дела, а еще бунт лже-Мустафы и необходимость отдать приказ о его казни.
После султана слегла она сама: невыносимо болели внутренности, желудок сводило так, что не могла ни есть, ни пить неделями. Роксолана никогда не была толстой, но теперь остались кожа да кости. И зеленые глаза на исхудавшем лице, казавшиеся большими, даже огромными.
Но они все пережили, со всем справились. Конечно, Повелитель немолод, у него все чаще болит нога, но дух его силен и воля несгибаема.
Что же такого сообщил султану Келальзаде-паша?
– Я не знаю, как вел себя шехзаде Баязид, – честно призналась Роксолана, – шехзаде был в то время далеко от Стамбула, сначала вместе с вами в походе, а потом там, куда вы его отправили, Повелитель.
Султан почему-то несколько мгновений внимательно смотрел на жену, потом встал и сделал пару шагов по комнате. Роксолана тоже поднялась – когда Повелитель стоит, даже султанше негоже сидеть, особенно если ее вызывают вот так: почти официально и поздно вечером.
