— Пошел ты! — она в гневе даже замахнулась на него кухонным полотенцем, подвернувшимся под руку. — Считать еще здесь будет, дурак несчастный. Так не может запомнить…
— Нет, я помню…
— Саша, все это — явления одного порядка. Ты должен осознать это.
— Что? Какие явления? Какого порядка? Алинушка, что-то я совсем ничего не понимаю. Ты о чем? — теперь он тоже говорил серьезно и даже встревоженно: до него дошло наконец, что жена совсем не шутит.
— Ты что, не чувствуешь, как, ты отдаляешься от нас? От меня, от Никитки?
— Как ты можешь так говорить…
— Могу! — в сердцах выкрикнула Алина. — Могу! Я столько вынесла, столько вытерпела, что теперь все могу говорить. Ясно тебе?
— Ясно, — согласился Банда, поспешно поднимая руки в знак того, что он сдается. Он благоразумно решил, что сейчас самым правильным будет выслушать жену, чтобы понять, что ее мучает и угнетает.
— Тебе на нас совсем наплевать.
— Но Алинушка… — все-таки не выдержал он, но жена оборвала его:
— Ты можешь послушать в конце концов?
— Могу.
— Тебе на нас наплевать. Ты уходишь по тревоге в ночь. Черт знает где бываешь и что делаешь…
— Ты меня ревнуешь?
— Дурак! Я знаю, что ты ходишь не на увеселительные прогулки. Если бы ты где-то развлекался, это было бы, может, не так обидно.
— Ну, жена, ты даешь! — на самом деле удивился подобному пассажу Банда.
— Да! Если бы развлекался — тогда понятно: разлюбил, что поделаешь. И я бы тебя в ответ разлюбила, за это можешь быть спокоен.
— Алина, ну перестань…
— А так ведь любишь. И мы тебя очень любим. И мы хотим, чтобы ты был нормальным, спокойным человеком. Мы хотим нормального, обыкновенного человеческого счастья, понимаешь? Мы с Никиткой хотим, чтобы наш папа ночевал с нами дома, защищал нас, помогал нам…
— Но я ведь часто бываю с вами. Почти каждую ночь. Такие вызовы очень редки…
— Ага, по три раза в месяц!
На это Банде и в самом деле возразить было нечего — тут Алина была права.
— Я тебя почему про свой возраст спросила… Я же еще молодая совсем, в принципе, — чуть засмущалась Алина, ей было неловко так говорить о себе.
— Конечно…
— …а погляди, на кого я стала похожа!
— Ты очень здорово выглядишь. Я тебя очень люблю, крошка моя. Ты же знаешь!
— Пошел ты! — уже мягче ругнулась она, и это выдало крайнюю степень ее возбуждения.
Банда от удивления даже покрутил головой, сделав свой характерный жест, — как будто воротничок рубашки слишком сильно сдавил ему шею.
— Ты знаешь, что я весь вчерашний день напролет проплакала? Ты знаешь, что мне надоело каждую ночь, когда тебя нет рядом, видеть сны, в которых ко мне приходят самые черные вести о тебе?
— Алина!
— Ты знаешь, Александр, — не слушая его, продолжала жена, — что у меня уже все нервы истрепаны этим бесконечным тревожным тягостным ожиданием — вернешься, не вернешься? Живой, не живой? Ранят, покалечат…
— Типун тебе на язык, — не преминул ввернуть Банда отчасти шутливо, а отчасти очень серьезно, и это не укрылось от внимания жены.
— Вот видишь!
— Алина…
— Ну скажи, как нам жить дальше? Когда ты избавишь нас с Никиткой от бесконечных мучений?
Она смотрела на него сейчас в упор, и во взгляде ее было столько боли и страха, что Банда понял — действительно, пришло время им поговорить очень и очень серьезно.
Он встал, подошел к жене; и аккуратно обнял ее за плечи, усаживая за стол:
— Ты садись, я сам все приготовлю.
Алина послушно села, не сводя с него глаз.
Банда подошел к холодильнику и достал оттуда ее любимое холодное шампанское. Он всегда держал про запас бутылочку.
Затем сходил в гостиную и принес оттуда два замечательных бокала из богемского хрусталя — бесценное сокровище Настасьи Тимофеевны.
Банда справедливо рассудил, что в данном случае теща бы не обиделась на него за самоуправство.
Разложив еду по тарелкам, он открыл шампанское, разлил по бокалам и сел напротив жены.
За все это время ими не было произнесено ни одного слова, но это, наверное, было и к лучшему — тишина будто настраивала их обоих на серьезный разговор.
И только когда все приготовления были закончены и бокалы подняты, Банда наконец заговорил:
— Давай, Алинушка, первым делом выпьем за тебя. Ты — моя любимая женщина.
— Саша…
— Теперь ты меня не перебивай, ладно? — протестующим жестом остановил Банда жену. — Так вот, ты — моя любимая женщина. Ты — моя любимая жена. Ты — мать моего ребенка. Я всегда очень трепетно к тебе относился. Это не высокие слова, пойми меня правильно. Я всегда тобой гордился — ты меня понимаешь лучше всех. Ты всегда меня понимала. И я надеюсь, поймешь, что я скажу тебе сейчас. А потому первым делом давай выпьем за тебя, за мою жену.
— Ну, ладно, уговорил.
Они пригубили шампанское, но к еде не притронулись. Наоборот, Банда вытащил из пачки сигарету и закурил. И это лучше любых слов выдало, как он сейчас волнуется.
— Понимаешь, Алина, я согласен с тобой, что служба моя неспокойная. Что она опасная. Но… Как тебе объяснить? То, чем я занимаюсь, очень важно. И я умею это делать. Больше, кстати, ничего не умею, а это умею.
— Я знаю… — Алина вдруг почувствовала, что была не права, что погорячилась, что зря вообще затеяла все эти «разборки». Она хотела уже отступить, попросить у Саши прощения, но Банда мягко взял ее за руку, пожимая ее, и этим жестом как будто испрашивая у жены позволения продолжить мысль. — Ладно-ладно, я молчу. Говори, раз так.
— Моя работа очень нужна. Людям, стране. Я люблю эту работу, в конце концов. И еще больше я люблю вас — тебя и Никитку. Поэтому со мной ничего не случится. Я — профессионал, и я знаю, как выжить, как не поддаться судьбе.
Он помолчал немного, собираясь с мыслями, и, сделав пару затяжек, продолжил:
— Понимаешь, милая, наверное, так нам предначертано — жить той жизнью, которой мы живем. Не был бы я спецназовцем Бандой — я бы не встретил тебя. А если бы и встретил, не смог бы тебя спасти, тогда…
— Конечно.
— Я должен спасать, если я умею это делать. Понимаешь, у меня такая работа.
Он замолчал, нежно и пытливо глядя ей в глаза, и тогда заговорила Алина:
