– Да?
– Поцелуй меня, Пакс, – попросила Мара, придвигаясь ближе, чтобы он мог обнять ее.
Пакстон легко коснулся губами ее губ, но Мара притянула его к себе и ждала, что поцелуй затянет ее, как это бывало всегда.
Ничего не произошло.
И тогда она поняла, что отношения могут заканчиваться без скандалов, слез и сожалений. Они заканчиваются в молчании. Это испугало ее – неожиданный вывод, обнаживший всю глубину ее одиночества. Неудивительно, что она столько лет бежала от него.
Мара знала, как сильно страдал Пакс из-за смерти сестры и от того, что его бросили родители. Он иногда плакал во сне, а слушая некоторые песни, становился мрачным, как туча. Мара знала, что когда он слышал имя сестры – Эмма, – у него начинали дрожать руки. В глубине души он был не только поэт, гот или даже вор. В нем было или когда-нибудь будет нечто большее. Но теперь ей до этого не было дела.
– Я любила тебя, – сказала Мара.
– И я тебя люблю. – Он взял ее за руку и повел за собой к выходу.
Неужели любовь – вернее, прощание с ней – это так больно?
– Я кое-что забыла. – У входной двери Мара остановилась и высвободила руку. – Подожди меня внизу.
– Хорошо. – Пакс подошел к лифту и нажал кнопку.
Мара вернулась в квартиру и закрыла за собой дверь. Потом, после секундного – не больше – колебания заперла замок.
Пакс вернулся за ней – барабанил в дверь, звал, кричал. Слезы жгли ей глаза, и она не сдерживала их, пока он не крикнул:
– Ну и черт с тобой, фальшивая сука!
Мара услышала его удаляющиеся шаги, но продолжала сидеть на полу, прижавшись спиной к двери. Когда все стихло, она закатала рукав и сосчитала крошечные белые шрамы на внутренней поверхности руки. Что, черт возьми, ей теперь делать?
Мара нашла «айпод» и вместе с переносной док-станцией положила в хозяйственную сумку. Потом медленно прошлась по квартире, вспоминая тысячи мелочей, связанных с Талли. Нашла мамин дневник и тоже сунула в сумку. На будущее.
Когда гнетущая тишина – без веселого смеха и непрерывной болтовни Талли – стала невыносимой, Мара вышла из квартиры и пешком направилась к паромной переправе. Она села в одной из кабинок, достала «айпод», вставила в уши наушники и включила музыку. И Элтон Джон запел ей: «До свидания… желтая кирпичная дорога…»
Мара повернула голову и стала смотреть на черные воды залива и приближающиеся крохотные огоньки на острове Бейнбридж. Когда паром причалил, она убрала «айпод» в сумку, вышла на причал, села в автобус и доехала до поворота к своему дому.
Сердце у Мары замерло – она не видела свой дом больше года. В эту прохладную ночь дранка из кедра цвета домашней карамели казалась темной, а снежно-белый цоколь сиял в золотистом свете, льющемся из окон.
На крыльце Мара остановилась; на долю секунды ей показалось, что сейчас раздастся голос матери: «Привет, девочка, как прошел день?»
Она открыла дверь и вошла внутрь. Дом встретил ее так, как встречал с тех пор, как она впервые вернулась из детского сада – светом, знакомыми запахами и удобной, мягкой мебелью. Прежде чем она даже успела подумать, что скажет при встрече, сверху послышался хлопок открывающейся двери.
– Она здесь! Шевелись, Скайуокер!
Братья выскочили из своей спальни и с топотом помчались вниз по ступенькам. Оба в футбольных свитерах, с одинаковыми короткими стрижками и с серебристыми брекетами на зубах. У Уильяма лицо румяное и чистое, над верхней губой начинают пробиваться усы. Лицо Лукаса покрыто красными прыщами.
Толкаясь, они подскочили к ней и крепко обняли, сопротивляясь со смехом ее слабым попыткам освободиться. Когда Мара видела их в последний раз, близнецы были детьми, а теперь им уже двенадцать, но они обнимали ее с восторгом маленьких мальчиков, соскучившихся по старшей сестре. Она тоже по ним скучала. И только теперь поняла, как сильно.
– Где Пакстон? – спросил Уильям, когда братья наконец отпустили ее.
– Ушел, – тихо ответила она. – Я одна.
– Отлично, – серьезно сказал Уильям и тряхнул головой. – Этот парень – чмо.
Мара невольно рассмеялась.
– Мы по тебе скучали, Мар, – честно признался Лукас. – Зря ты сбежала.
Она снова обняла их, на этот раз так крепко, что они вскрикнули и вырвались.
– Как Талли? – спросил Лукас. – Ты ее видела? Папа говорит, завтра нам можно прийти к ней. Она ведь очнется, да?
Мара почувствовала, как у нее пересохло во рту. Не зная, что ответить, она улыбнулась и пожала плечами:
– Конечно. Да.
– Круто, – сказал Уильям.
Несколько секунд спустя братья уже наперегонки неслись вверх по лестнице, о чем-то споря.
Мара подняла с пола хозяйственную сумку, поднялась к себе в спальню и медленно открыла дверь.
Внутри ничего не изменилось. Фотографии из летнего лагеря по-прежнему стояли на комоде, стопка школьных альбомов лежала рядом с книжками о Гарри Поттере. Мара опустила сумку на кровать и подошла к письменному столу. Нисколько не удивившись тому, что у нее задрожали руки, она взяла старый, потрепанный и зачитанный до дыр томик Толкиена, книгу, которую мама подарила ей столько лет назад.
– Не думаю, что ты уже созрела для «Властелина колец», но скоро, через несколько лет, возможно, что-нибудь снова тебя огорчит. Возможно, ты останешься одна со своей печалью, не желая делить ее со мной или с папой, и, если такое случится, вспомни, что на прикроватной тумбочке у тебя лежит эта книга. Прочти ее, и она унесет тебя прочь. Это звучит глупо, но так произошло со мной, когда мне было тринадцать.
– Я люблю тебя, мама, – сказала тогда Мара, а мать рассмеялась в ответ.
– Надеюсь, ты вспомнишь об этом, когда будешь подростком.
Но Мара забыла. Как она могла?!
Кончиками пальцев она провела по золотым буквам.
Возможно, ты останешься одна со своей печалью.
Ощущение утраты было таким сильным, что на глазах выступили слезы. «Она меня понимала», – подумала Мара.
24
Я возвращаюсь в свой воображаемый сказочный мир, и моя лучшая подруга сидит рядом со мной. Я лежу на траве и смотрю на звездное небо. И слышу звуки песни. Думаю, это Пэт Бенатар напоминает мне, что любовь – это битва. Непонятно, как такое возможно, все эти перемещения туда-сюда, но я никогда не была сильна в теологии. Почти все, что я знаю о религии, почерпнуто из рок-оперы «Иисус Христос – суперзвезда».
Боль прошла, но воспоминания о ней остались, как врезавшаяся в память мелодия – далекая, тихая, но не умолкающая.
– Кейти, как это может быть – дождь?
Я чувствую на своей щеке капли – их прикосновение легкое, как крыло бабочки, – и вдруг, без какой-либо видимой причины, мне становится грустно. Этот мир вокруг меня, каким бы странным он ни казался, раньше имел смысл. Теперь что-то изменилось, и он мне не нравится. Я не чувствую себя в безопасности. Что-то очень важное и существенное пошло не так.
