Я рада, что наши девочки дружили. Спасибо вам и Кейт за это.
Я соболезную вашей утрате.
Я знаю, кем она была для вас.
Я теперь не пью. Двести девяносто семь дней.
Она купила книгу о том, как помочь близкому человеку пережить горе. Многие фразы в ее устах звучали бы нелепо: «Она в лучшем мире. Время лечит. Молитва успокаивает». Но кое-что можно попробовать: «Я знаю, кем она была для вас. Вам повезло, что она у вас была». Дороти подчеркнула несколько предложений и репетировала перед зеркалом, стараясь не замечать, какой старой и изможденной она выглядит – алкоголь и наркотики оставили неизгладимый след на ее лице.
День похорон выдался на удивление солнечным. Дороти приняла душ и попыталась привести в порядок волосы. Она и не надеялась, что сумеет уложить их так, как это сделала парикмахерша. Увы, стрижка мало что изменила. Вид у нее был все тот же – то ли Альберт Эйнштейн с седыми всклокоченными волосами, то ли состарившийся хиппи. Но что она могла сделать? Морщины на лице и потухшие глаза не скрыть никаким макияжем. Зрение слабеет, руки дрожат, и скоро она будет выглядеть как актриса Бетт Дэвис в фильме «Что случилось с Бэби Джейн?».
И все же Дороти хотя бы попыталась – надела купленные обновки. Она была немного – совсем немного – похожа на Блайт Даннер
[23]
после веселой ночи с текилой, разве что одежда у нее приличнее.
Собравшись, Дороти села на велосипед и покатила в город, не обращая внимания на холод.
В кафе она выпила чай с соевым молоком и специями и на остановке стала ждать автобус, снова и снова повторяя про себя заготовленные фразы. Наконец подошел автобус, и она села в него.
У нее получится. Она подойдет к дочери и, может быть, сможет помочь ей. Наконец.
Дороти смотрела в окно и видела там собственное отражение. Не лучшее зрелище. Дальше автобус поехал по шоссе, и ее обступили нежданные воспоминания.
Автостоянка, заполненная машинами. Тенистые клены, городской парк, играющие в нем дети…
Я обкуренная и ничего не соображаю. Это единственный способ забыться.
Я здесь, потому что умерла моя мать.
– Мама! Слава богу, ты здесь.
Моя дочь так красива, и при взгляде на нее меня охватывает печаль. Кажется, ей шестнадцать? Неужели я могла забыть? Тьма наступает, перехлестывает через край, и я чувствую, как становлюсь меньше, слабее.
– Ты знала, что ты мне нужна.
Талли улыбается. Улыбается.
Я думаю о том, сколько раз я пыталась быть такой, какая нужна этой девочке, и сколько раз терпела неудачу. Талли все говорит и говорит, и я чувствую подступающие слезы. Я говорю ей:
– Посмотри на меня.
– Я смотрю.
– Нет. Посмотри внимательно. Разве ты не видишь, что я не могу тебе помочь.
Талли хмурится и отступает.
– Но ты мне нужна.
Дороти отвернулась от окна. Что она сказала дочери в тот день, когда хоронили ее собственную мать? Она уже не могла вспомнить. Помнила лишь, как уходит… И темные-темные дни – месяцы, годы – потом. Мужчины. Наркотики.
Она отдала дочь под опеку социальных служб.
Автобус подъехал к паромному причалу и, взвизгнув тормозами, остановился. Дороти вышла и ступила на паром до Бейнбриджа.
Была ли она там раньше? Вряд ли. А если и была, то пьяная или под кайфом и поэтому не помнит.
Остров оказался чудесным – ухоженный, с небольшими магазинчиками и тихими улицами он был на удивление красив. В подобных местах все, должно быть, знают друг друга, а такие существа, как она, выглядят здесь неуместно даже в приличной одежде.
Дороти понимала, что если бы не лекарства, то она уже давно слетела бы с катушек. Но таблетки ей реально помогали. Мысли, правда, немного путаются и ворочаются с трудом, зато она спокойна – и это главное. Столько лет она так ненавидела туман в голове, который появлялся от лекарств, что была готова терпеть перепады настроения – взлеты на головокружительную высоту и падение в бездну. Но теперь у Дороти есть силы встретить любой день.
Хотя, честно говоря, сейчас ей хотелось выпить. Всего глоток.
Она прижала ладонь к карману куртки и сжала пальцами жетон, выданный за девять месяцев трезвости. Скоро будет десять. День за днем.
В плотном потоке местных жителей и туристов Дороти покинула морской вокзал и вышла на солнце. Следуя инструкции путеводителя, она прошла почти через весь город, необычно тихий в этот октябрьский день. Расстояние до католической церкви оказалось больше, чем думала Дороти, и она опоздала к началу службы. Большие двойные двери были закрыты. В своей жизни она не раз нарушала законы и правила, но сейчас у нее не хватало духу войти в церковь.
Дороти нашла скамейку под двумя кленами на краю автостоянки и села в тени их разноцветной кроны. Над ее головой осенний лист сорвался с ветки, оборвав свою жизнь, и медленно слетел вниз. Дороти смахнула его с лица и задумалась, опустив голову.
Когда она снова подняла голову, то увидела Талли, в одиночестве стоявшую перед церковью. Дороти поднялась со скамьи и шагнула вперед, но тут же остановилась.
Автостоянка заполнялась людьми. Те, кто присутствовал на службе, выходили из церкви. Несколько человек окружили Талли.
Наверное, это семья Кейт. Видный, интересный мужчина, красивая девочка-подросток и двое взлохмаченных мальчишек. Рядом родители Кейт и, видимо, ее брат.
Марджи обняла Талли, которая всхлипывала в ее объятиях.
Дороти отступила за дерево. Она была дурой, когда думала, что здесь ей найдется место, что ее присутствие может кому-то помочь.
У ее дочери есть люди, которые ее любят и которых любит она. Они соберутся вместе в этот день и разделят общее горе, утешат друг друга. Разве не в этом смысл дружбы? Разве не для этого нужна семья?
Дороти почувствовала невыразимую печаль; она стара, и она устала. Она прошла весь этот путь, следуя за лучом света, который по-прежнему ускользал от нее.
– Притворяться нет смысла, ты сама знаешь. И у нас не так много времени.
Я слышу голос Кейт и, честно говоря, жалею об этом.
– Теперь ты видишь?
Подобно маленькому ребенку, я крепко зажмуриваюсь, уверенная, что в темноте, которую создала я сама, меня не увидят. Сейчас мне хочется именно этого: исчезнуть. Я больше не желаю выходить на свет, оглядываться на свою жизнь. Слишком больно.
