– Водительские права и документы на машину, пожалуйста.
Я наклоняюсь к сумке, выуживаю водительские права, потом достаю из-за козырька документы на машину. Протягиваю их полицейскому и замечаю, как дрожит моя рука.
Он светит фонариком на права, затем направляет луч на меня. Я представляю, как выгляжу при ярком свете, и начинаю волноваться. Полицейский смотрит мне в глаза.
– Вы пили, мисс Харт?
– Нет. Ни капли. – Мне кажется, это правда. Разве нет? Разве я пила сегодня?
– Выйдите из машины, пожалуйста.
Он отходит на несколько шагов и останавливается у багажника моей машины.
Теперь руки у меня действительно дрожат. Сердце снова отплясывает безумную самбу, во рту становится сухо. Успокойся! – говорю я себе.
Я выхожу из машины и становлюсь на обочину, сцепив руки.
– Пройдите, пожалуйста, сорок футов по этой линии, мисс Харт. Приставляя пятку к носку.
Мне хочется сделать так, как он просит, легко и быстро, но я не могу удержать равновесие. Делаю слишком большой шаг и нервно смеюсь.
– У меня всегда было неважно с координаци… ей. – Кажется, это правильное слово? Я так нервничаю, что перестаю соображать, и начинаю жалеть о двух последних таблетках. Движения и мысли у меня заторможены.
– Хорошо. Достаточно. Станьте здесь. Передо мной. Запрокиньте голову, разведите руки и пальцем коснитесь кончика носа.
Я раскидываю руки, тут же теряю равновесие и делаю шаг в сторону. Полицейский подхватывает меня, не давая упасть. Я делаю еще одну попытку, собрав всю волю в кулак.
И тыкаю себя в глаз.
Полицейский сует мне алкотестер и говорит:
– Подуйте сюда.
Я абсолютно уверена, что не пила, но откровенно говоря, не доверяю себе. Мысли у меня путаются, но я знаю, что, если ты пила, дуть в эту штуку нельзя.
– Нет, – тихо говорю я и смотрю на него. – Я не пьяная. У меня приступы паники. У меня есть рецепт…
Он соединяет мне руки и надевает наручники.
Наручники!
– Подождите, – вскрикиваю я, пытаясь придумать какое-то объяснение. Но полицейский не слушает и ведет меня к патрульной машине. – У меня рецепт, – тихим, испуганным голосом повторяю я. – Из-за приступов паники.
Он зачитывает мне мои права, сообщает, что я арестована, а потом достает мои водительские права, пробивает в них дырку и запихивает меня на заднее сиденье патрульной машины.
– Послушайте, – хнычу я, когда полицейский садится за руль. – Не делайте этого. Пожалуйста. Сегодня же сочельник.
Он не произносит ни слова, и мы уезжаем.
У полицейского участка он помогает мне выйти из машины и, поддерживая под локоть, ведет к зданию.
В эту снежную праздничную ночь людей тут немного, и я этому рада. Стыд все больше охватывает меня. Неужели я такая дура? Женщина с фигурой, напоминающей кирпич, заводит меня в комнату и обыскивает с головы до ног, словно какого-то террориста.
С меня снимают драгоценности, отбирают личные вещи, потом записывают в книгу и берут отпечатки пальцев. Потом фотографируют.
Я чувствую, что у меня текут слезы и еще до того, как капли падают на пол, понимаю, что мои слезы уже ничего не изменят.
Сочельник в тюремной камере. До такого я еще никогда не доходила.
Я сижу на крашеной бетонной скамье в камере предварительного заключения, одна, сгорбившись под ярким светильником. Все же лучше, чем смотреть на решетку. В комнате напротив моей камеры несколько усталых мужчин и женщин в полицейской форме сидят за столами, уставленными одноразовыми стаканчиками из-под кофе, семейными фотографиями и рождественскими украшениями; они оформляют какие-то документы и переговариваются.
Время приближается к одиннадцати – это самые долгие часы в моей жизни. Массивная женщина-полицейский подходит к двери камеры и отпирает ее.
– Мы поставили вашу машину на штрафную стоянку. Вы можете идти, если кто-нибудь за вами заедет.
– Я могу вызвать такси?
– Извините, нет. Мы еще не получили результаты токсикологического анализа и не имеем права просто вас отпустить. Вызовите кого-нибудь из близких.
Внезапно пол, на котором я стою, уходит у меня из-под ног, и я понимаю, что ситуация стала еще хуже.
Лучше я проведу в тюрьме ночь, чем в сочельник позвоню Марджи и попрошу забрать меня из тюрьмы.
Я смотрю на доброе, изрезанное морщинами лицо женщины. И понимаю, что этот праздничный вечер ей тоже хотелось бы провести совсем в другом месте.
– У вас есть семья? – спрашиваю я.
Похоже, она удивлена моим вопросом.
– Да, – говорит она, смущенно откашлявшись.
– Наверное, вам не очень-то приятно быть на работе в такой день.
– Я должна радоваться, что у меня вообще есть работа.
– Понимаю, – вздыхаю я.
Мне в голову приходит только одно имя. Сама не знаю почему.
– Десмонд Грант, – говорю я. – Врач отделения неотложной помощи в больнице Святого Сердца. Он может приехать. Номер его телефона у меня в сумочке.
Женщина кивает:
– Тогда звоните.
Я медленно встаю, чувствуя себя стертой и тупой, как кусок исписанного мела. Мы идем по коридору, выкрашенному больничной зеленой краской, в комнату, заставленную пустыми столами.
Женщина протягивает мне мою сумку. Я роюсь в ней, не обращая внимания на трясущиеся руки (теперь мне бы не помешал ксанакс), и выуживаю и телефон, и карточку с номером.
Под бдительным взглядом женщины я набираю номер и жду, затаив дыхание.
– Алло?
– Десмонд? – Мне с трудом удается говорить громко. Я уже жалею, что позвонила. Он не поможет. С какой стати?
– Талли?
Я молчу.
– Талли? – повторяет он. Голос у него встревоженный. – С вами все в порядке?
В глазах начинает щипать, на них выступают слезы.
– Я в тюрьме округа Кинг, – шепчу я. – Управление автомобилем в состоянии алкогольного опьянения. Но я ничего не пила. Это недоразумение. Они меня не отпускают, пока кто-то за меня не поручится. Я понимаю, что беспокоить вас в сочельник…
– Еду, – говорит он, и я чувствую, как по щекам текут горячие слезы.
– Спасибо.
Я откашливаюсь и отключаю телефон.
– Сюда, – говорит женщина. Она слегка подталкивает меня, просто чтобы напомнить, что пора идти. Я следую за ней в другую комнату; она большая и полна людей, даже в эту праздничную ночь.
Я сижу на стуле у дверей, не обращая внимания на череду пьяниц, мелких воришек и беспризорников, которых приводят сюда каждые несколько минут.
