– Что вы пишете? Список покупок? – спросила Мара и посмотрела на ее руки.
– Нет, не список покупок. А ты как думаешь?
– Понятия не имею. Но если вы не собираетесь ничего говорить, зачем я тут сижу?
– Значение имеет только твой голос, Мара. И ты знаешь, что свободна и в любую минуту можешь уйти.
– Меня ждут Талли и папа.
– И ты не хочешь, чтобы они узнали, что ты не согласна лечиться. Почему?
– Вы только задаете вопросы?
– Я задаю много вопросов. Я могу помочь тебе разобраться в своих мыслях. У тебя депрессия, Мара. Ты достаточно умна, чтобы это понимать, и ты режешь себя. Полагаю, тебе было бы полезно задуматься, почему ты это делаешь.
Мара посмотрела ей в глаза.
Взгляд доктора Блум был твердым.
– Я действительно хочу тебе помочь. Если ты позволишь. – Она помолчала. – Ты хочешь снова быть счастлива?
Мара хотела этого так сильно, что у нее кружилась голова. Она жаждала снова стать той девочкой, которой была прежде.
– Разреши мне помочь.
Мара подумала о шрамах на своих бедрах и руках, о том, как завораживала ее боль, о невыразимо прекрасной крови.
Не сдавайся, малыш!
– Да, – ответила она. Но, как только это слово слетело с ее губ, в груди образовалась тяжесть.
– С этого и начнем, – сказала доктор Блум. – А теперь наше время истекло.
Мара встала и вслед за доктором Блум вышла из кабинета. В приемной она первым делом посмотрела на отца. Он сидел на диване рядом с Талли и листал журнал, не задерживаясь на страницах с текстом. Увидев ее, отец вскочил.
Сказать он ничего не успел – первой заговорила доктор Блум:
– Мы можем поговорить, мистер Райан? У меня в кабинете.
– Я тоже пойду, – сказала Талли, и через секунду они исчезли, оставив Мару в приемной.
Она оглянулась на закрытую дверь. Что им говорит врач? Доктор Блум обещала, что все сказанное во время сеансов не подлежит разглашению. «Тебе восемнадцать, – говорила она. – Ты взрослый человек. Наши сеансы – это наше с тобой дело».
– Ну-ну.
Мара медленно повернулась.
Пакстон стоял у стены, скрестив руки. Одет он был снова во все черное; старомодный жилет мешком висел на нем, а треугольный вырез открывал татуировку, которая змейкой шла от ключицы к горлу. Там было написано: «Не хочешь присоединиться к моему медленному погружению в безумие?» Пока Мара разглядывала рукописные черные буквы, Пакстон придвинулся к ней.
– Я думал о тебе. – Он ласково коснулся рукой ее ладони. – Ты умеешь развлекаться, девочка из пригородов?
– Ага, принесение в жертву животных?
Его улыбка была медленной и чарующей. Никто еще не смотрел на нее так пристально, как будто она съедобна.
– Встретимся завтра в полночь.
– В полночь?
– Час колдовства. Готов поспорить, ты встречалась только с приличными парнями – ходила в кино и на вечеринки у бассейна.
– Ты ничего обо мне не знаешь.
Пакстон снова улыбнулся, глядя прямо ей в глаза. Мара видела, что он уверен в себе – и в ней.
– Приходи.
– Нет.
– Комендантский час, да? Бедная маленькая богатенькая девочка. Ладно. Буду ждать тебя у беседки на Пайонир-сквер.
Беседка на Пайонир-сквер? Там, где бездомные спят по ночам и клянчат сигареты у туристов?
Мара услышала, как за ее спиной открывается дверь.
– Спасибо, доктор Блум, – говорил отец.
Мара отпрянула от Пакстона. Он тихо засмеялся, и, уловив жестокие нотки в его смехе, она замерла.
– Мара, – резко окликнул ее отец. Она понимала, что он видит перед собой: его идеальная, красивая дочь разговаривает с молодым человеком в цепях, с подведенными глазами. В ярком свете приемной разноцветные пряди в волосах Пакстона казались неоновыми.
– Это Пакстон, – сказала Мара отцу. – Мы в одной группе.
Отец едва скользнул взглядом по Пакстону.
– Пойдем, – сказал он, взял Мару за руку и вывел из приемной.
12
В ту ночь, после долгого и трудного дня, когда папа осторожно перепробовал десятки способов, пытаясь уговорить Мару уехать с ним в Лос-Анджелес, она лежала в постели и смотрела в потолок. В конце концов ей удалось убедить отца позволить ей остаться на лето у Талли, но взамен он потребовал соблюдать определенные правила поведения. От одной мысли о них у Мары начинала болеть голова. Когда отец уехал, она испытала облегчение.
На следующий день они с Талли вели себя как туристы, прогуливались по набережной и наслаждались погожим летним днем. Но, когда наступила ночь и Мара осталась одна, она вдруг поняла, что думает о Пакстоне.
Встретимся в полночь.
Рядом с ней тихонько тикал будильник, отсчитывая минуты. Мара скосила взгляд на циферблат.
11:39.
11:40.
11:41.
Я буду ждать тебя у беседки.
Она никак не могла выкинуть из головы это обещание.
Пакстон заинтересовал ее. Какой смысл отрицать? Он не похож на других парней, с которыми была знакома Мара. В его присутствии она менялась, чувствовала, что ее
замечают, ощущала себя живой.
Это безумие.
Он безумен. И возможно, опасен. Бог свидетель, она и так уже все испортила. Нельзя давать волю своим чувствам, не думая о последствиях. Маме бы Пакстон не понравился.
11:42.
Кто назначает свидания в полночь? Готы, наркоманы и, возможно, рок-звезды. Он не рок-звезда, хотя внешне похож.
11:43.
Мара села.
Она пойдет на свидание. Когда решение окончательно созрело, Мара поняла, что давно приняла его – наверное, в тот момент, когда Пакстон предложил встретиться. Она выскользнула из-под одеяла и оделась. Почистила зубы и подкрасилась – в первый раз за целую вечность. Потом осторожно вышла из комнаты, выключив свет и тихо закрыв за собой дверь.
В темноте за мебелью притаились тени; за окнами ночной Сиэтл казался калейдоскопом из ярких огней и черного неба. Дверь в спальню Талли была закрыта, и из-под нее пробивался свет.
11:49.
Схватив сумку и сунув телефон в задний карман джинсов, Мара направилась к выходу. В последнюю секунду она остановилась, написала записку:
Встречаюсь с Пакстоном на Пайонир-сквер– и, бегом вернувшись к себе в спальню, сунула под подушку. На всякий случай – чтобы полиция знала, с чего начинать поиски.
