– Да, конечно. – Ей было просто необходимо наполнить легкие сладковатым дымом, утонуть в его магии. Но не успела она пересечь комнату, как запищал ее сотовый.
Мара сунула руку в карман и вытащила маленькую лиловую «Мотороллу», с которой не расставалась уже несколько лет.
– Отец звонит. Опять.
– Его сводит с ума, что ты сама по себе. Естественно, ему хочется тебя контролировать, – сказал Лейф. – Поэтому он оплачивает твои телефонные счета.
Пакстон пристально посмотрел на нее.
– Эй, Сабрина, дай мне кальян. Принцессе звонят.
Мара тут же устыдилась своего детства, благополучия, в котором она жила. Пакс прав – она вроде принцессы после смерти королевы, когда обрушилась волшебная сказка. Телефон перестал вибрировать, и на экране появился текст: «Это срочно. Позвони мне». Мара нахмурилась. Она не разговаривала с отцом… Сколько уже? Год?
Нет, неправда. Она точно знала, когда говорила с ним в последний раз. Как можно это забыть?
Декабрь девятого года. Девять месяцев назад.
Мара знала, что отец скучает по ней, что сожалеет об их последнем разговоре. Тому свидетельство поток эсэмэсок и голосовых сообщений. Сколько раз он оставлял сообщения, умоляя вернуться домой?
Но отец никогда не ссылался на чрезвычайные обстоятельства. Не пытался обманом заставить ее позвонить.
Мара переступила через Сабрину, обогнула Лейфа, который отключился, уронив гитару на грудь, и прошла на кухню, пропитанную запахом гниющей пищи и плесени. Там она набрала номер отца. Он ответил сразу же – Мара поняла, что он ждал.
– Мара, это папа, – сказал он.
– Да. Я поняла. – Она отошла в угол кухни, где разбитая плита и ржавая раковина подпирали старый зеленый холодильник.
– Как ты, малыш?
– Не называй меня так. – Мара прислонилась к холодильнику – внезапный озноб она приписала именно ему.
Она услышала вздох отца.
– Ты все еще не готова сказать мне, где ты? Я даже не знаю, в каком ты часовом поясе. Доктор Блум говорит, что на этом этапе…
– Это не этап, папа. Это моя жизнь. – Она отодвинулась от холодильника. Из комнаты за ее спиной доносилось бульканье кальяна, смех Пакса и Сабрины. Сладковатый дым плыл в ее сторону. – Я взрослею, папа. Что там за срочность?
– Талли попала в автомобильную аварию, – сказал он. – Дело плохо. Неизвестно, выживет ли она.
У Мары перехватило дыхание.
И Талли тоже?! Нет!
– О господи…
– Где ты? Я могу забрать тебя…
– В Портленде, – прошептала Мара.
– Орегон? Я забронирую тебе билет на самолет. – Он помолчал. – Там рейсы каждый час. Билет с открытой датой будет ждать тебя на стойке авиакомпании «Аляска».
– Два билета, – сказала она.
Он помолчал.
– Отлично. Два. Каким рейсом…
Мара захлопнула телефон, не попрощавшись.
На кухню вошел Пакстон:
– Что случилось? Вид у тебя паршивый.
– Моя крестная мать, наверное, умирает.
– Мы все умираем, Мара.
– Мне нужно ее увидеть.
– После того что она сделала?
– Поедешь со мной? Пожалуйста. Я не могу одна, – сказала она. – Прошу тебя.
Пакстон прищурился, и под его пронизывающим взглядом Мара почувствовала себя беспомощной.
Он убрал волосы за ухо с серебряной сережкой.
– Мы ненадолго. Пожалуйста, Пакс. Я возьму у отца немного денег.
– Ладно, – наконец согласился он. – Поеду.
В аэропорту Портленда Мара чувствовала, как люди удивленно пялятся на нее и Пакса.
Ей нравилось, что так называемых нормальных людей оскорбляет «готическая» внешность Пакса, английские булавки в ушах, татуировки на шее и ключицах. Они не замечали красивого орнамента вокруг вытатуированных букв, не замечали иронии и юмора этих слов.
Поднявшись на борт, Мара села на свое место в хвосте салона и пристегнулась.
В окне она видела размытое отражение своего бледного лица: густо накрашенные карие глаза, лиловые губы, вихры розовых волос.
Прозвучал сигнал, и самолет тронулся по взлетной полосе, набирая скорость, и взмыл в безоблачное небо.
Мара закрыла глаза. Воспоминания стучались к ней, как ворон из любимого стихотворения Пакса. Тук-тук-тук.
Она не желала вспоминать прошлое. Много месяцев она прятала все это – диагноз, рак, прощание, похороны и долгие серые дни после, – но воспоминания все время всплывали, правдами и неправдами пробиваясь на поверхность сознания.
Крепко зажмурившись, она увидела себя в тот последний день ее прежней жизни: пятнадцатилетняя девочка собирается в школу.
– Надеюсь, ты не собираешься идти в этом школу, – сказала мама, входя на кухню.
Сидящие за столом близнецы вдруг замолкли и уставились на Мару, как два китайских болванчика.
– Ого! – сказал Уильям.
Лукас кивнул, поддержав брата.
– С моей одеждой все в порядке. – Мара встала из-за стола. – Так теперь модно, мама. – Она скользнула взглядом по одежде матери – фланелевая пижама, схваченные резинкой волосы, дешевые шлепанцы – и нахмурилась. – В этом ты должна мне доверять.
– В таком наряде впору прогуливаться по ночам на Пайонир-сквер в сопровождении своего сутенера. Но сегодня ноябрьское утро, а ты ученица старших классов школы, а не предмет вожделения Джерри Спрингера
[12]
. Если хочешь, я выражусь конкретнее: твоя джинсовая юбка настолько коротка, что я вижу белье – розовое в цветочек, а футболка явно лежала на полке отдела для малышей. Я не позволю тебе демонстрировать свой живот в школе.
Мара в отчаянии топнула ногой. Ей хотелось, чтобы именно этот ее наряд увидел сегодня Тайлер. Он посмотрит на нее и подумает: «Круто», – и больше не будет считать ее наивной малышкой.
Кейт протянула руку к стулу перед собой и ухватилась за него, словно древняя старуха. Потом присела за стол, взяла свою чашку с кофе – ту самую, с надписью: «ЛУЧШАЯ В МИРЕ МАМА» – и обхватила ладонями, словно хотела согреться.
– Я неважно себя чувствую, Мара, и сегодня у меня нет сил с тобой спорить. Пожалуйста.
