Скорость вдруг резко упала. Машина сделала поворот и поехала
по боковой дороге. Блики большой автострады перестали мелькать по стенкам.
Машина остановилась, открылась передняя дверь, голос Буги прогудел:
— Слышал, Чанг? Они проскочили мимо. Сейчас мы смоемся,
а потом рассчитаемся с ними на островах Кьюри…
Он захлопнул дверь, развернул машину и поехал назад к
автостраде. Перед выездом был небольшой подъем. Буги включил вторую передачу, и
вдруг машина дернулась, взревел мотор.
Почувствовав неладное, Геннадий поднял голову и увидел, что
передний отсек «роллс-ройса» наполнился голубоватым светящимся дымом, в
котором, словно припадочные, бились Буги и Чанг. Судороги продолжались
несколько мгновений, потом Буги и Чанг уронили головы. Геннадий увидел двух
подбегающих мужчин в странных масках. В руках одного из них было короткое ружье
с широким, будто бы стеклянным стволом. Второй распахнул дверку машины, нажал
на тормоз, выключил зажигание. Светящийся газ мгновенно испарился. Нападавшие
сняли маски, деловито приступили к обыску бесчувственных Буги и Чанга. Геннадий
заметил, что широкоствольное ружье лежит рядом с машиной на асфальте. Он
выскочил из машины, схватил ружье и, увидев изумленные физиономии старшего
стюарда и его дружка, нажал спусковой щелчок; мелькнул узенький язычок огня,
«роллс-ройс» вновь наполнился голубым дымом. Геннадий бросился прочь и упал в
кювет — носом в мокрую траву.
Когда потомок великого императора Рокера I очнулся, он
увидел над собой ясные, доброжелательные глаза Джина Стрейтфонда.
— Что произошло? — заплетающимся языком
пробормотал Буги.
— Все в порядке, сэр. Они связаны, — бодро ответил
мальчик.
— Откуда ты взялся?
— Всегда с вами, сэр. До конца. Спина к спине у мачты.
Ричард Буги со стоном приподнялся, увидел связанных врагов, икающего Чанга и
расхохотался;
— Ей-ей, ты мне по душе, малый!
Глава 11
в которой слышится «Песня аваитюристки» и звучат голоса,
умалишенных
После соревнований в Кракове (Польша) в жизни Наташи
Вертопраховой произошло значительное событие: ее портрет в полный рост и с
обручем был напечатан на обложке журнала «Смена». Неизбежное следствие таких
публикаций — поток писем. Наташа даже и не представляла, как велик в нашей
стране интерес к художественной гимнастике, этому эстетическому виду спорта. Ей
писали школьники всех возрастов, юные и зрелые спортсмены, просто любители
прекрасного, курсанты суворовских и нахимовских училищ… Большую часть своего
свободного времени Наташа посвящала теперь разбору писем и ответам на них.
Была уже довольно глубокая ночь, когда она приступила к
двадцать седьмому за этот день ответу. Она писала пожилому пенсионеру из города
Тишинска, книголюбу и рыболову.
«Уважаемый Олег Михайлович! Вы интересуетесь моей жизнью,
учебой и успехами в спорте Вы не пропускаете ни одного соревнования по
художественной гимнастике. Большое вам за это спасибо!»
Зазвонил телефон. Удивленная столь поздним звонком, Наташа
сняла трубку и услышала усталый голос телефонистки:
— Вертопрахова? Поговорите с Лондоном. Вслед за этим
что-то щелкнуло, немного погудело, потом затараторило на ста языках сразу, а
потом в тишине женский голос сказал:
— Мисс Вертопрахова? Джаст уан момент, плиз! «Неужели
уже до Лондона докатилось? — подумала с некоторым волнением Наташа. —
Неужели и в Лондоне заинтересовались художественной гимнастикой?»
И вдруг она услышала невероятно знакомый, спокойный голос:
— Наташа, здравствуй. Это я, Гена.
— Кто?! — закричала изумленная Наташа.
— Гена Стратофонтов. Я звонил нашим, но никто не
ответил. Вероятно, все на даче. Тогда решил… к тебе…
— Откуда ты? Что за глупый розыгрыш? Тоже мне — Лондон,
Лондон…
— Я действительно звоню из Лондона.
— Да ну тебя, Генка! Вечно ты что-нибудь выдумаешь!
— Послушай, Наташа. — У Геннадия был такой
серьезный голос, что Наташа сразу же забыла свое раздражение. — Слушай
внимательно и передай все моей бабушке Марии Спиридоновне. Я сейчас в Лондоне,
куда прилетел с Больших Эмпиреев, по очень важному Делу. Скоро возвращаюсь на
архипелаг. Пусть не волнуются. Подробности я сообщу письмом. Это все.
Запомнила?
— Да, — тихо проговорила Наташа.
Она вдруг сквозь весь свой спортивно-популярный туман
вспомнила, что Генаша розовым невским вечером что-то лепетал об архипелаге Большие
Эмпиреи, о каком-то судне, вообще какой-то вздор. Может быть, все это не такой
уж и вздор? Сердце ее вдруг пронзила какая-то неясная тревога.
— Гена! — закричала вдруг она.
— Доллис! — вдруг закричал он.
— Что такое? — поразилась Наташа. — Как ты меня
назвал?
— Прости, Наташа! Как было в Кракове?
— Первый приз!
— Поздравляю!
— Я все передам твоей бабушке! Когда ты вернешься?
— Надеюсь управиться до начала учебного года. Пока,
Наташа!
Внизу в холле леди Леконсфильд веселым старческим голосом
напевала какой-то романс. Винстон фонировал низким утробным воем.
Старая дама была счастлива. Ее юный спаситель, русский
«хрустальный дельфинчик», был выше всякой критики. Он называл ее «гранни» и
часами вел с ней задушевные серьезные беседы. Она уже подумывала, не отчислить
ли ему еще процентов пять из доли Винстона, хотя Геннадий вторично самым
категорическим образом отказался от ее капиталов как человек, воспитанный в
принципиально другой системе.
Во избежание случайностей Геннадию пришлось приоткрыть
старой даме завесу тайны. Леди Леконсфильд еще со времен зубопротезной
деятельности своего мужа научилась держать язык за зубами. Надо ли говорить о
том, что она была потрясена мужеством и самоотверженностью своего «хрустального
дельфинчика».
— О, Джин, ты рискуешь жизнью ради спасения столь малой
народности! О, нет-нет, ты — святой! Не спорь, мой мальчик, я вижу над тобой
ореол святости!
Геннадий сдержанно объяснил ей вздорность всяких религиозных
предрассудков, а также сказал, что на его месте любой советский пионер повел бы
себя так же, ибо советскому пионеру не безразлична судьба как больших, так и
малых наций.
