– Весомые, герр оберштурмфюрер.
– В таком случае можете убрать Руну в коробку и положить себе в карман. Да не потеряйте – подобные предметы имеют дурной нрав и могут легко потеряться.
– Вы имеете в виду...
– Я имею в виду то, что можете пока оставить Руну у себя. Время расставания, о котором вы вспомнили, еще не пришло. Полагаю, мы найдем способ цивилизованно решить нашу проблему. Подумаем лучше, что делать с нашим спутником – добрым Керьялайненом.
Финн остекленелым взглядом уставился на немца – услышал свою фамилию.
– А ничего, – спокойно сказал комиссар. – Какой смысл его убивать? Он нам достаточно помог.
– Старый Ярк тоже нам помог. И учитель Вальден. Вы не склонны убивать тех, кто вам хотя бы раз оказал помощь? В таком случае как вы вообще можете жить на свете? У вас незавидная судьба – с такими-то моральными устоями, товарищ комиссар. Тем более для коммуниста. Тем более – для военного человека.
– Я не вижу смысла убивать финна, – возразил Воскобойников. – Если честно, я не видел большого смысла и в убийстве Ярка с учителем, но... финн совершенно безобиден. Он практически ничего не знает. Сомневаюсь, что он понимает, что мы вообще здесь делаем.
– Вы слишком любите допущения, – сказал немец. – Но черт с вами, мне этот толстячок чем-то симпатичен, хотя он вовсе не такой кретин, каким представляется. Оставим его здесь?
– Он может пригодиться. Как вы сами сказали, герр оберштурмфюрер, нам еще возвращаться назад.
– В таком случае навьючим нашего финна едой. У Вальдена должна быть еда. И неплохо бы уйти до рассвета – если вы, разумеется, достаточно сносно себя чувствуете.
– Я не пойму одного, – признался Воскобойников, когда они укладывали в вещмешки продуктовые запасы учителя. – Для чего вы притащили меня сюда? Бросили бы в лесу, я бы не выбрался... Вы упрекаете меня в наличии каких-то сомнительных моральных устоев, а сами ведете себя нелогично. Руна у вас.
– У вас, – с улыбкой возразил эсэсовец. – В кармане, в деревянной коробочке.
– Вы прекрасно понимаете, что я имею в виду.
– Уважаемый комиссар, я вас прошу об одном – давайте хотя бы до поры до времени будем доверять друг другу. Вы никогда не занимались альпинизмом?
– Не довелось.
– А я занимался. И знаю старинное правило: спуск всегда труднее, чем подъем. И не только из-за объективных причин, но и чисто психологически: вершина покорена, самое трудное позади, цель достигнута... Мы с вами сейчас тоже на спуске. Едва-едва начинаем спускаться...
Немец втиснул в мешок завернутый в тряпицу окорок и завязал горловину.
– Давайте поторопимся, – сказал он, – скоро рассветет.
Несмотря на все слова Айнцигера о трудности спуска, деревеньку они покинули незаметно. Тихо падал крупный снег, мороз заметно сбавил обороты, и к полудню Воскобойников, немец и финн проделали немалый – особенно по предыдущим дням – путь. Остановившись на привал, Воскобойников отошел по малой нужде и в который уже раз увидел, как в полукилометре, на другой стороне ложбины, осыпается с кустов снег. В неосторожного зверя комиссар уже не верил, особенно после слов старого Ярка: «Война войной, а всегда надо смотреть, кого убиваешь. Иного лучше и не убивать – тебе же потом хуже будет. Не стану пугать, да и не к ночи разговор, да только остерегайтесь – особенно тот, кто убил».
Убил Воскобойников, но сам-то он пока не пострадал... Станислав Федорович попытался разглядеть, кто же возится в заснеженном кустарнике, не мелькнет ли, не приведи господь, покрытое ледяной коркой белое лицо или рука со скрюченными пальцами. Или все же зверь? Как комиссар ни силился, разглядеть всё же ничего не сумел и вернулся к костерку. Тот, сложенный из сырых веток, шипел и пыхтел, но всё же понемногу разгорался, а Керьялайнен уже пристраивал над ним котелок с супом.
Финн знал, что обязан жизнью русскому офицеру, и смотрел на него благодарно, преданно. Воскобойников, принимая флягу с самогоном, даже подмигнул Керьялайнену, и добродушный финн улыбнулся в ответ. «Где же тот рубеж, – подумал комиссар, – за которым закончится союзничество и начнется война? » Он ощущал в кармане тяжесть коробочки с Руной, и эта ноша пугала Станислава Федоровича, страшила своей непредсказуемостью.
«Боевая», – сказал Гиацинт Айнцигер.
«Она сама знает, на какой срок ей задержаться у человека вне зависимости от того, добро он творит или зло», – сказал учитель Вальден.
Похлебав супа, вновь двинулись в путь. Впереди без каких-либо приказаний шел Керьялайнен, и без того нагруженный съестными припасами. Комиссар хотел было предложить финну подменить его, но передумал – недолгое пребывание в теплом доме придало Воскобойникову сил, однако он по-прежнему чувствовал себя больным и уставшим. Так они и ковыляли по снегу гуськом, только немец что-то бодро насвистывал, однако и он начал сдавать – комиссар видел смертельную усталость в глазах Айнцигера.
По пути их обстреляли – то ли небольшой отряд финской армии, то ли дезертиры, то ли, чем черт не шутит, кто-то из заплутавших красноармейцев. На всякий случай постреляли в ответ, залегши в буреломе; нападавших, видимо, было немного, поэтому они не стали втягиваться в долгий бой и ушли. На месте перестрелки Воскобойников нашел потом гильзы от винтовки Мосина – такими были вооружены и финны, и советские части.
А потом ушедший немного вперед Керьялайнен вернулся, бормоча:
– Мертвый человек! Там мертвый человек!
– Вот ведь невидаль, – буркнул эсэсовец. Станислав Федорович тоже удивился, что страшного даже для мирного Керьялайнена в мертвеце – вроде бы успел уже насмотреться. Но мертвец оказался непростой. В сидевшем спиной к древесному стволу человеке Воскобойников узнал лейтенанта Буренина, командира «слабосильной команды».
– Лейтенант! Лейтенант! Живой?! – Комиссар потряс безвольное тело, хотя понимал, что Буренин мертв.
Лицо лейтенанта выражало высшую степень удивления, а толстая «антарктическая» куртка была изодрана и покрыта темными пятнами, сизо-красные внутренности из распоротого живота свернулись в паху жутким месивом. Но самым страшным было не это. Воскобойников набрал горсть снега и стер со лба лейтенанта кровяную корку.
– Что за черт? – сказал Айнцигер.
На лбу ножом был вырезан значок – разветвленные оленьи рога. Глубоко вырезан, так, что в ране проглядывала белая черепная кость.
– Вы знаете этого человека? – беспокойно спросил немец, наблюдая за Воскобойниковым. – Что за знак?
– Знал, – коротко ответил комиссар. – Про знак... Помните историю с ночным хохотуном?
– Конечно, такое трудно забыть.
– Она, похоже, продолжается...
– Надеюсь, вы не собираетесь его хоронить? – осведомился Айнцигер.
– Нет... – Воскобойников замялся, потом более уверенно повторил: – Нет. Но хотя бы в снег нужно закопать.
