— Его здесь нет, — ответ прозвучал на вполне сносном английском языке, — ибо в обители нет воинского гарнизона!
— Но ведь от стен по нам стреляли! — искренне удивился шотландец, — значит, здесь есть солдаты! А если есть воинские чины, то ими непременно командует офицер!
Медленно и тщательно подбирая слова, майор попытался втолковать весьма далекому от военной службы русскому священнику элементарные условия армейского распорядка.
— Здесь только небольшая команда из двадцати инвалидов, с ними отставной капрал. Они и стреляли по вам вместе с моей паствой. Многие прихожане служили на кораблях и в артиллерии!
Шотландец сразу приуныл — тихий голос священника, правильно выговаривающего английские слова, ввел его в еще большее расстройство. Сейчас он проклинал англичан, которые затянули его славных хайлендеров в эту авантюру и подло бросили, сами трусливо сбежав.
«Что еще ожидать от этих собак, которые являются вековыми врагами моей родины!»
Патрик Гордон тяжело вздохнул. И он сам, и его офицеры с солдатами не хотели воевать с русскими ни тогда, ни сейчас. Бесцельное занятие — без пушек, с подмокшим, а оттого бесполезным, порохом промокшим, озябшим, наполовину больным горцам осаждать высокие стены, сложенные из валунов.
Будь это крепость, он бы не задумывался ни на минуту — лучше гибель при штурме, чем загибаться от холода и голода под неприступными стенами крепости. Вот только англичане подло обманули — это была обычная мирная обитель, охраняемая монахами.
Сейчас шотландцу было стыдно за свой первоначальный порыв, когда после многодневного плавания он увидел этот вожделенный остров, что должен был стать его первой победой.
— Вам позвать капрала? — с непонятным радушием осведомился настоятель, и от его спокойных слов у Патрика Гордона свело от унижения скулы, нестерпимый стыд зажег багровым цветом его щеки.
Судьба военного переменчива, и за победами могут последовать поражения. Но капитулировать перед мужиками, которые в прошлом являлись моряками и артиллеристами, не так зазорно. Но вот протягивать дедовскую шпагу капралу…
Ему, заслуженному майору, — стыд на весь остаток жизни. И не просто укоризна детям и внукам, а несмываемый позор, который перейдет на весь клан навечно вытравленным клеймом на родовую честь.
— Неужели нет хотя бы одного отставного офицера? — в последней отчаянной надежде взмолился Гордон.
— Почему нет, есть!
При виде улыбки на губах настоятеля шотландец возликовал: главным для него сейчас было спасти свою честь.
— Сорок лет назад я служил в рядах Преображенского полка, старейшего в русской армии, чтоб вы знали. Этот гвардейский полк был любим императором Петром Великим, ведь он — его личная гвардия!
— О да, лейб-гвардия, это я знаю!
С души Гордона упал тяжелый камень, он мысленно возликовал. Пусть даже этот священник, почтенный старик, был тогда молодым фенриком, это кардинально меняет непростую ситуацию. И Гордон, приосанившись, почтительно вопросил:
— Позвольте узнать ваш чин и мирское имя, несомненно, славное своими подвигами, святой отец?! Дабы соблюсти воинский артикул!
— Командир первой лейб-роты государя императора Петра Федоровича, кавалер малого креста ордена Святой Анны, капитан Гавриил Романович Державин! Мой гвардейский чин соответствует подполковнику армейской инфантерии, господин майор. Я оставил службу и ушел в монастырь — так у нас завсегда поступают. Вас устраивает мой ответ?!
— О да, господин подполковник! Виноват… святой отец! — открыто возликовал шотландец — сдаться старшему по чину уже не позор, и нет посрамления чести. Он склонился перед стариком в самом почтительном поклоне и протянул двумя руками свою шпагу.
— Примите ее, господин подполковник, в знак того, что мои шотландцы и я просим принять нашу капитуляцию! Надеюсь, что ее условия не будут ущемлять нашу честь. Я рад, что передаю клинок в достойные руки русского священника и славного гвардейского офицера!
— Оставьте ее себе, майор. Вы — честный воин!
Властным движением старик отвел оружие и спросил отеческим голосом, преисполненным родительской ласки:
— У нас в России всегда тепло относятся к шотландцам. Генерал Патрик Гордон, кстати, двоюродный предок мужа моей кузины, был наперсником и воинским учителем императора Петра Великого. Это вам, случайно, не родственник, майор?
— Он троюродный прадед моего деда, сэр! — С нескрываемой гордостью ответил Гордон, и совсем иным взглядом посмотрел на настоятеля. Пусть между ними дальнее, но родство, а это ко многому обязывает.
— Мы до сих пор помним и гордимся столь достойным представителем нашего рода! И я рад, что здесь, в далекой русской земле, нашел вас, святой отец, чтобы выразить сыновний долг. Как хорошо, что не пролилась кровь и мы не стали по моему недомыслию врагами!
— Вот видите, Патрик, сколько между нами общего. Зачем нам война за чуждые интересы? Или вы считаете англичан добрыми хозяевами?!
— Они нам не господа! — словно ужаленный тарантулом, взвился Гордон. — Это мерзкие узурпаторы, оккупировавшие мою страну век назад! Подлые трусы! Вы сами видели, как они предали моих солдат!
— Сын мой, наши народы просто хотели стравить. Однако Всевышний все расставил по своим местам. В монастыре вы получите тепло и уют, ваших солдат покормят и разместят, только сложите оружие. Нет, нет, это не капитуляция! Я считаю вас не врагами, а заблудившимися овцами, как сказано в Писании. Просто в обитель нельзя вступать с оружием в руках. Вы не наши пленники, вы наши гости, уже званые…
Майор Патрик Гордон буквально задохнулся от чувства невыносимой радости, такого благородства офицер никак не ожидал. Действительно, старик, что оказался его дальним родственником, и это в суровой Каледонии значит многое, полностью прав.
Зато теперь ясно, кто настоящий враг его шотландцам, а кто искренний друг!
Петербург
— Сеньор Паоли ждет вашего ответа, генерал!
Душа генерала возликовала — наконец-то его родина со времен битвы при Понтенуэва, произошедшей за три месяца до его рождения, обрела независимость, пусть с помощью англичан, изгнав с острова французов.
И теперь в Аяччо народ снова привел к власти Паскуале Паоли, у которого отец Наполеона, Карло ди Буонапарте, был долгие годы секретарем и даже являлся одним из составителей Конституции Корсики.
После той несчастной для островитян битвы с французами отец Наполеона проявил ценное, хотя и не очень уважаемое качество для политика — гибкость.
А потому сам Наполеон смог окончить французское военное училище, хотя на языке метрополии говорил скверно, а писал еще хуже. Ведь корсиканский язык — диалект итальянского — никогда и не звучал в школах Галлии.
Время учебы запомнилось тем, что он постоянно шокировал учителей своим восхищением Паоли и не скрывал неприязнь к Франции и французам как поработителям Корсики. В силу этого убеждения юный Наполеон слишком много дрался, не имел друзей и был очень одинок.
