Еще имелись два торпедных аппарата, самого секретного оружия русских, что прекрасно проявили себя пять лет тому назад, утопив в Дарданеллах турок и тех же англичан.
Да к тому же на «Великом Новгороде» была установлена паровая машина, достаточно мощная, чтобы двигать корабль со скоростью семи узлов, и при штиле превращавшая его чуть ли не во всемогущего повелителя морей.
— Хорошо идут, собаки!
Кроун усмехнулся — бой был неминуемым. На союзников-датчан мало надежды, хотя те имели семь линейных кораблей, достаточно новых, но парусных.
Командор прекрасно видел, как в узкий пролив, ведущий прямо к Копенгагену, резво потянулась другая колонна английских кораблей, еще более длинная и внушительная.
— Боже праведный! Сорок три вымпела!
В голосе вахтенного офицера просквозило отчаяние. Кроун бросил взгляд на команду — в полном молчании матросы и офицеры взирали на приближающегося неприятеля. Шотландец понял, что должен развеять подступивший к сердцам страх.
— Братья! — голос Кроуна завибрировал. — Чем больше врагов, тем больше слава! Запомните — неприятеля не считают, его бьют! Не посрамим русской чести!
Речь капитана оказала должное влияние — команда флагманского «Великого Новгорода» сразу же оживилась, стряхнув с себя оцепенение, на побледневших лицах появилась решимость. Хлесткий приказ командора привел всех в движение:
— Корабль к бою изготовить!
Тегеран
— Что ж, глупцам урок никогда не впрок!
На блеклые губы русского посла наползла улыбка, глаза сощурились, словно Александр Николаевич смог прозреть дымку будущего — ведь покрывало тайны зачастую спадает перед глазами обреченных на смерть, будто оказывая им единственную милость.
— Жаль только, что уже не увижу, как наши гренадеры вышибут двери в шахском гареме! Вот будет презабавное зрелище вроде появления лиса в курятнике…
Радищев усмехнулся, прикрыв глаза, и устало опустился на массивный стул. Немного посидев в полном молчании, он медленно потянул ящик стола, достал из него револьвер, тускло сверкнувший граненым стволом, и принялся снаряжать барабан золотистыми цилиндриками патронов — пальцы его не дрожали.
Он сделал все, что было в его силах, — нарочный в Баку к генералу Багратиону послан еще вчера, подставы ему заранее приготовлены, жалеть лошадей посыльный не будет, ибо он офицер Генерального штаба и прекрасно понимает, как дорог не только час, но и каждая минута.
Через день он будет у князя, еще сутки плавания на пароходе до Астрахани, а оттуда уже проложена телеграфная линия до самой столицы.
Курды, ненавидящие как османов, так и персов, тоже получат сообщение — их желание отдаться под покровительство империи добровольно и настойчиво, а потому выступление против шаха неизбежно. А там и Евфратское казачье войско из них будет создано, и Россия крепкой ногою встанет на пути в Индию.
А затем…
Стекло со звоном разлетелось на мелкие осколки, и Александр Николаевич вынырнул из омута размышлений, попав в который, он позабыл про все на свете, ослепнув и оглохнув на короткое время.
Радищев подошел к окну, благо кабинет был на втором этаже, поднял руку с револьвером, направив ствол в разъяренную и беснующуюся внизу толпу.
Убийцы пришли к посольству за их головами, бросают камни, уже пошли на штурм здания, пылая желанием растерзать в клочки его немногочисленных защитников.
— Что ж, мы им сейчас покажем, как умеют умирать русские! И за свою смерть возьмем с них сторицей!
Париж
— Проклятая революция!
Молодой мужчина в хорошо сшитом платье, только что вошедшем в столичную моду, со всей силою стукнул кулаком по столу, не в силах удержать обуревавшие его чувства.
Перед глазами помимо воли снова вставали корзины с отрубленными человеческими головами — мужские, детские, женские лица с искаженными от ужаса чертами. Чудовищное изобретение доктора Гильотена стало символом революции, и в конце концов, гильотине был принесен в жертву ее же создатель.
— Да чтоб вас всех!
Жорж Кадудаль прекрасно понимал, что рано или поздно его голова тоже скатится в подобную корзину, «чихнет в опилки», как любили выражаться революционеры.
И такая казнь станет для него благодеянием, ибо то, что творили в его родной Вандее республиканцы под командованием генерала Гоша, не совершали даже дикие орды Тамерлана — восставших крестьян, невзирая на пол и возраст, жгли, резали, топили, вешали, вспарывали животы, обматывая голову кишками еще живого человека, варили в кипятке.
Ни один человек в здравом рассудке не совершил бы и тысячной доли тех жутких злодеяний, что делали парижские санкюлоты во имя пресловутых «свободы, равенства, братства».
— Либерте, эгалите, фратерните!
Зубы еле слышно скрипнули, Жорж Кадудаль, вождь шуанов, бригадный генерал королевской службы, хоть и получивший этот чин от еще не помазанного монарха, грязно выругался, будто выплюнул все свое отвращение к этой революции одним словом.
— Мэрд!
Целую минуту вожак продолжавших сражаться повстанцев, тайно прибывший в Париж, стоял молча у настежь открытого окна, смотря, как по грязной брусчатке, не убранной со времен несчастного короля Людовика XVI улице Сен-Никез, спешат парижане, торопясь к своим женам и опостылевшему луковому супу, где обломками кораблекрушения плавали обгорелые в печи гренки.
Вечерело.
Жорж Кадудаль впился глазами в единственную точку, будто именно в ней, у угла трехэтажного кирпичного дома, увидел какое-то откровение. Его взгляд остановился, застыл, генерал словно окаменел, прикусив губу. Тонкая струйка крови потекла по подбородку, багровые капли падали на подоконник, расползаясь в затейливые силуэты.
— Луиш Лазар Гош! — словно в беспамятстве вандейский вожак произнес имя своего заклятого врага. — Завтра ты мне заплатишь за все свои преступления!
Копенгаген
Кроун внимательно смотрел на приближающуюся английскую эскадру. Линейные корабли были не самые крупные, от 54 до 72 пушек, он спокойно пересчитывал их по открытым портам. Оно и понятно — 100-пушечные гиганты просто не пройдут через мелководные датские проливы.
Но девять против четверых — это много, чертовски много!
Роман Владимирович прекрасно понимал всю трудность предстоящей схватки. Только его новейший «Великий Новгород» мог сразиться, и не без успеха, с двумя, а то и тремя неприятелями. Но другие два линкора не отобьются и от равного противника. А шведский фрегат имел всего 34 пушки, да и те не больше 18 фунтов.
Конечно, паровая машина «Новгорода» позволяла уйти от схватки, но оставлять старые парусные линкоры Кроун посчитал для себя бесчестьем и отмел эту мысль сразу. Для него оставалось только одно — принять последний бой. Но перед битвой следовало позаботиться о том, чтобы вероломный враг получил достойное возмездие.
