Гугукали редкие и относительно мирные стаи пернатых, ночных и действительно почти не опасных. То есть тех, кто могут подумать о том, стоит ли нападать на одиноко бредущий прямоходячий бифштекс. Этих, относительно небольших и не особо схожих с крупными собратьями, тоже хватало.
В стороне разрушенных дач вопил какой-то бедняга, явно становящийся ужином. Морхольд покосился на Дарью, удивившись. Надо же, сколько там прошло с «жратвовозки»? Чуть больше суток? И где та девушка, что сидела, стуча зубами, и не верила в происходящее? Ну, надо же…
– Дарья?
– А?
– А вот скажи-ка мне, ты чего такая спокойная? Сидим с тобой вдвоем, у черта на куличках, вокруг смерть и насилие, а ты, нежданно-негаданно, вся из себя невозмутимая?
Даша пожала плечами.
– Откуда мне знать? Как-то вот так…
– Да и ладно. – Морхольд тихонько опустил ставень, сел на свое место. Достал трубку и начал ее набивать. – Прошлая жизнь? Хм, ты знаешь, Даша, она была… прекрасна.
– Хорошо сказал, все сразу понятно.
– Да? – Морхольд почмокал, раскуривая трубку. – Ну, извини. Лаконичность хороша не всегда.
– Чего?
– Тьфу ты… – он хрустко почесал шею с отросшей щетиной, – ну, как объяснить. В общем, жили на территории Лаконики люди, древние, греки. Звали их спартанцами.
– Спартаковцами, наверное. – Даша зевнула, мягко, по-кошачьи. – Ну, это, как его там. Пацаны, помню, у нас во дворе все орали: это Спарта, это Спарта. Спарта чемпион, вроде.
– М-да… – Морхольд хмыкнул. – Некоторые вещи переживают все, что угодно. Так-то, положим, ты права. В общем, милашка, говорит коротко, но емко придумали те же спартанцы.
– Хорошо… – Даша повозилась, явно устраиваясь удобнее. – Я ведь вообще ее, жизнь ту, не знала. Интересно же.
– Та жизнь, та жизнь. – Морхольд затянулся, помолчал. – Она на самом деле была прекрасной. Хотя тогда, что греха таить, многое казалось плохим, ужасающим, расстраивало. Знаешь, какие страшные проблемы волновали твоих сверстников с ровесниками, в том числе и меня?
– М?
– Страшно себе представить – айфон новый, чтобы весь такой прямо из Франции, за неделю до продаж в России. Важная же штука, как без нее? Ни тебе в зеркало себя снимать с утиной рожей, когда, ну, губы так… короче, выпячивали. Ни тебе, понимаешь, в «Инстаграм» выложить хрень, сожранную в как бы японском ресторане за некислые деньги. Рыбу сырую жрали, и платили за нее, и потом обязательно показывали всем – вот мол, смотрите, не хуже, чем у людей.
– Ну… – Даша устроилась удобнее. – А разве рыбу можно есть? Она ж радиоактивная?
– Да уж… – Морхольд усмехнулся, окутавшись дымом. – Верно. Она и тогда порой была не самой первой свежести и полезности. Но вот сейчас, слово чести, сам бы сходил в такую забегаловку и заказал бы себе роллов. Не, вот честно, и сожрал бы. Порции две.
– Я бы сейчас кусок мяса горячего поела бы. А у нас только вяленое, да и соленое чересчур.
– Хорошо, что хоть такое есть.
– Это точно. Знаешь, когда мамы не стало, мне пришлось всякой дрянью заниматься. – Даша села, уставилась в темноту. – Воровала немного, не, честно, пряталась в складах когда. Потом меня дядя Петя нашел, он с мамой дружил. Пристроил в депо, убирать, помогать. Год там проработала, всегда было что поесть. А потом, как-то так случилось, дядя Петя один раз серьезно выпил, и…
– Ты потом оказалась у Клеща?
– Да. Хотя там хотя бы кормили хорошо. Даже хлеб по субботам выдавали.
– Хлеб… Помню, в «Ашане», ну, это как рынок, только под крышей и без продавцов, хлеб покупали. Всегда горячий, только какой-то ненастоящий. В руке сжать можно было, турецкая технология, что ли. Отец говорил, что, мол, и не хлеб это, а настоящий хлеб надо покупать заводской. Сам он любил вспоминать, как еще в СССР, ну, задолго до Войны, его бабушка отправляла за хлебом. Его тогда развозили несколько раз в день, надо было идти и брать именно горячий.
Морхольд невесело улыбнулся.
– Это тут было, в этом городе. В общем, папка его брал и шел домой. А по дороге ковырял корочку и ел потихоньку. Придет, а полбулки раз, и нет, как корова языком слизала. Говорил, бабушка ругалась, вроде как вредно горячий хлеб так много есть. А как удержаться, да, Даш? Даш?
Девушка спала. Тихо и мирно посапывала, завернувшись в старенький спальный мешок. Морхольд докурил, аккуратно выбил трубку и задремал. По опущенному ставню легонько побарабанил вновь начавшийся дождь.
Утро в городе встретило их туманом, обычным, и несколькими птеродактилями, лениво перелетающими вдалеке. Морхольд огорченно посмотрел на совершенно не желающий заводиться «Урал», зло сплюнув. Идти по городу детства пешком хотелось не очень сильно. Радовало только оставшееся расстояние, все остальное казалось не самым лучшим вариантом.
Он попробовал еще раз. Внутри двигателя, хрустевшего и плевавшегося маслом, завыло, задрожало и… и он все-таки заработал.
– Поедем вон там. – Морхольд показал на темные горбы, поросшие травой и редким кустарником. Дальше виднелись первые крыши. – Нам с тобой надо срезать как можно больше и выйти к реке. Значит, нам с тобой туда. Идем очень быстро и незаметно.
– Хорошо. – Даша поправила ремни вещевого мешка. – Понятно.
Морхольд оглянулся и оскалился. На дороге, по самой линии горизонта, еле заметные, темнели несколько точек, хорошо видных отсюда, с небольшого холма.
– Каску нацепи, целее будешь.
– Опять?!!
– Каску на голову! – Морхольд цепко взялся за подбородок Дарьи, чуть сжал. – Ты сама напросилась сюда, и сказала, что будешь все выполнять, что не скажу. Так?
– Так.
– Молодец. Хочешь еще шоколадку?
Глава 11
Любовь здесь больше не живет
Самарская обл., село Подбельск (координаты: 53°36'14'' с. ш., 51°48'20'' в. д.), 2033 г. от РХ
Женя закусила губу, стараясь не крикнуть, от боли и страха. Хотя этого добра за последнюю пару часов оказалось более чем достаточно. Проклятая спинка стула врезалась чуть ниже лопаток, отдаваясь в крестец. Хотя… сейчас это казалось чем-то слабеньким. Сильного ей подарили очень много.
На месте мизинца, безымянного и среднего пальцев правой руки, угнездились острые крючки и тупая пила. Поочередно, нисколько не смущаясь реакции хозяйки, то и дело спорили – кто сделает больнее. Смотреть на них Уколова не хотела, боялась, до дрожи в коленках, но не удержалась, глянула. Слезы побежали сами собой.
– Жалко себя? – Клыч свернул самокрутку, вставил в мундштук резной кости. – Правильно, жалеть себя надо. Хочешь курить?
