Скольких виноватых тогда на колы да на плахи определили по его яростному гневу - жуть, почти без счета, сравнимо разве что с умершими от чумы и жажды. Впрочем, ни тех, ни других воскресить впоследствии не удалось... Не то чтобы краска стыда заливала обвисшие императорские щеки, когда вспоминал он тот позорный случай - нет, подобное повторялось, и не раз... В любом деле бывает не без урона... Но император научился чувствовать: вот, вот именно здесь - нет никакой иной вины и причины в бедствиях, кроме личной императорской неосмотрительности, сиречь глупости... Только это уже с припозданием, когда все горшки побиты и вода из них вон, а чтобы вовремя, сам за собой - хоть ты тресни - ни за что не увидишь, не уследишь! Все, что бы ты ни делал, - горячо отзывается в беззаветно преданных тебе сердцах твоих приближенных, все восхищены и преисполнены решимости - выполнить! Потом вдруг чума и мятеж. И как быть? Кого казнить? Однажды супруга прохихикала ему утром, что он храпит, как стадо церапторов во время весеннего гона, - император удивился, ибо никто и никогда из его мимолетных любимиц не говорил ему об этом. Да, удивился и усомнился. Случай проверить сие не заставил себя долго ждать:
- Ваше Величество не храпит! Мне никогда и нигде не спалось и не принеживалось так сладко и безмятежно, как в могучих объятиях Вашего Величества!
Это была графиня Рокоччи... И графиня Делоди Руф... И баронесса Маси... И другие... Нет, оказывается, ни с кем не храпит Его Величество! Впору бы и поверить всем этим благородным сударыням, если бы император самолично не слышал свой притворный храп!
А жена - честно сказала. Она может ему такую правду говорить, а они все - не могут! Выучка и опыт царедворческий никогда им этого не позволят, ибо любая из сударынь больше чем хорошо помнит, знает - сама и тысячелетней историей рода своего - что рано или поздно случается с любителями говорить правду своему всевластному государю!
Можно казнить всех чохом или по очереди - предыдущую в назидание последующей - не поможет, испробовано! Будут продолжать врать, в постели и вне ее, и, что самое досадное, вводить в заблуждение! То же и с сановниками. Постепенно император научился отмеривать и семь, и семьдесят раз, прежде чем повелеть, с годами император нарастил чутье, научился отличать верноподданную ложь от правды, не всегда, но в большинстве случаев, и все же... все же...
Так появился Пеля, несчастный озлобленный домовой, у которого вся радость его полужизни заключалась в том, чтобы выбесить ненавистного хозяина и вдохнуть, насладиться аурой его бешенства... Пеля запрыгал, радуясь - стало быть, звоночек: остановись, отдышись, постарайся опомниться и не дать захлестнуть свое Я разрушительной волной бессмысленного гнева... Не всегда помогает звоночек, но нередко.
Так появились совместные ужины с императрицей, где он рассказывал ей о своих делах, кое-что, без подробностей, один на один, а она, в свою очередь, вываливала целый ворох свежих придворных сплетен, иногда лишь высказывала свое мнение, когда государь прямо спрашивал его.
Начинался такой ужин совершенно по старинным обычаям: с герольдами, с трубами, одна маленькая свита всколыхнется во взаимном приветственном поклоне перед другою свитой, потом все рассядутся 'без чинов', однако в строго отмеренном порядке, за малый 'домашний', персон на сорок, стол... Этикет на каждом вздохе, толком поесть некогда, не уронив чести и приличия, а уже потом... Вот потом приходит время истинного ужина: 'в два фиала', когда государь и государыня переходят за крохотный отдельный стол, накрытый - по погоде - в открытом саду, либо в оранжерее, либо в личных покоях Ее Величества. Надежно укрытая оградами, стенами и заклятьями от досужих глаз и ушей, императорская чета предается скромному семейному общению: Его Величество может собственноручно разрезать на порции мясо или фрукт, а Ее Величество красиво разложить это на блюде, не привлекая слуг или магию... И они беседуют вволю, без этикета, забыв о собственном величии. Иногда, весьма редко в последние годы, вечер плавно переходит в спальню Ее Величества и превращается в ночь...
- Мой августейший друг, ты бы не налегал на жирное, завтра ведь опять устроишь разнос своему Бенги, хотя сейчас предполагаешь обратное. Давай, я тебе лучше ягодок положу?
- Почему это я устрою разнос? Он зело старателен нынче, ошибок в том деле... о котором я упомянул, пока не допускал - почему разнос, Гуфи?
- Потому, мой грозный повелитель, что твоя дорогая печеночка будет завтра болеть и заставлять тебя сердиться... Впрочем, пусть все будет, как ты скажешь, а не как я скажу.
И ведь верно! Болела печенка, возникал внезапный разнос!
Императрица, в силу своего мягкого характера, не умела спорить и ссориться надолго, поэтому императору самому пришлось приспосабливаться и внимательнее относиться к ее речам, чтобы не гасить в зародыше и не упустить без пользы слова ее возражений...
Так появилась еще одна тайная обязанность для Когори Тумару, который получил однажды нешуточный приказ с нешуточными угрозами: Во имя империи, рискуя жизнью и положением, возражать - пусть только на словах, но возражать - императору, если это, по мнению сановника, может принести пользу трону. И Когори слушался, рисковал, возражая, и не раз бывал на волосок от плахи... Зато теперь он в ответственейшем, якобы 'в служебном походе', и император верит ему, как никому другому, ждет не дождется от Когори важных и правдивых вестей... Ну, конечно, приданы ему для верности и другие люди, незаметные, доглядывать и доносить непосредственно императору, но это уж так полагается, высокого доверия сие не отменяет.
Так, наконец, появились кабинетные посиделки с сыном, когда принц-престолонаследник, не привыкший по-настоящему бояться в своей жизни кого-либо и чего-либо, то и дело перечил отцу, либо высказывал несколько иное мнение, либо находил изъяны в императорских рассуждениях... Это при том, что к трону не рвался, против отца не умышлял, ни деяниями, ни мечтами. Стало быть - еще одна опора.
Все они, включая даже Пелю, склонялись перед его всесокрушающей волей, стоило лишь отдать окончательный приказ, подводящий черту под сомнениями и размышлениями, но без этого живительного сопротивления - очень туго бы пришлось государю и государству. Это как битва на мечах: будешь упражняться на безответном чучеле, на слабосильном противнике, на угодливом учителе - никогда не станешь бойцом, никогда рука твоя не обретет могущества и силы, быть тебе в мирное время посмешищем, а в военное - пищею для падальщиков.
Разумеется, люди, выбранные императором для доверия, и нелюди, вроде домового на цепи, всегда плели против императора свои маленькие хитрости, но тут уж ничего не поделаешь, тут единственное безвредное лекарство - терпение (а для Пели вдобавок - серебряная цепь), человеческую природу под силу исправить только богам, но богам она и нынешняя годится, людские совершенства им глубоко безразличны, в отличие от жертвоподношений. Да... Годится-то она годится, но Морево нагрянет вот-вот, и от человечества даже праха не останется. А разве не боги его насылают?.. Как раз получается, что и не боги, иначе не стали бы они о Мореве предупреждать. Ишь, обеспокоились... Еще бы, а кто им будет кумирни маной умащивать, алтари дарами заваливать?
