— Не передумал, а будем считать — выспался мгновенным сном. Блазь у меня в башке засела, словно во сне я с богами поговорил, и очень уж удачно! Можете смеяться, братцы, но я действительно спал и видел сны! Долго спал и долго беседовал с богами. Только вот не вспомнить — с кем из сущих?
Сенешали спорить не решились, лучше молча поверить в рассказанные чудеса, тем более, что его светлость никогда не проявлял склонности к пустому словоизвержению и к созерцанию ненужного, а напротив — всегда трезв разумом и рассудителен.
— И…что боги? Что обещают, предрекают?
— Что-то такое хорошее, но невнятное, Марони, бодрым умом и не разобрать — что именно.
— Это как всегда. На рысях пойдем, ваша светлость?
— Ну не в галоп же. Легкой рысью, не замыливаясь. Проголодаться толком не успеем — ан уже Гнездо.
Проголодаться они все-таки успели: и люди, и кони их.
Пресветлая маркиза Тури не гадала на локон, не ворожила на свадебный венец, хотя и унаследовала от родителей кое-какие способности к ма-гии, очень даже неплохие способности… А все-таки, этим днем сердце ее угадало заветное и без магии… Так-то ей не сиделось все утро в замке, едва дождалась полного пробуждения дня — велела подготовить гуляние во дворе, на свежем воздухе. С утра как раз улетучилась ненавистная сырость, стены и двор светлым холодком обдернуло, иней камни лизнул. И вовремя вышли! Вот только что — короткой молитвы за это время не прочесть — вынула она из колыбели сына, на руки взяла, чтобы еще раз проверить — надежно ли укутан его сиятельство, маркиз Короны Веттори? Сам-то он еще мал, сказать и пожаловаться, кроме как плачем, не умеет… Едва лишь к груди прижала, распахнутой шубкой своей для верности обернув, — трубы с крепостной стены запели! Да так радостно и яростно — сразу стало понятно: вернулся! Подъемный мост едва не грянулся оземь — настолько быстро его стража опускала… Ворвались во двор — почему-то всего трое их… О, боги… Нет, нет, все хорошо, латы не побиты, спешились, смеются!.. А впереди — он, его светлость!
Самое главное, самое первое, самое такое нахлынуло, от чего в груди никаких иных стремлений, кроме как подбежать, сграбастать обоих, жену и сына…
Но — нет.
Первым, чеканя шаг, на самой середине огромного двора, в сопровождении герольда и трубачей, подошел к его светлости главный страж Гнезда, приравненный должностью к полковнику боевого полка, дворянин и старый воин Дуги Заика, доложил со всей стати военную обстановку по Гнезду, отдал все предусмотренные замковым ритуалом знаки воинской почести — оба сенешаля чуть сзади Хоггроги навытяжку стоят, как положено… Опять запели трубы, торжественно и радостно оповещая мир, что повелитель удела вновь принял на себя все бразды правления. Вот теперь можно и радоваться!
— Ваша светлость Тури, птерчики мои маленькие!
— Хогги!
— Почему ты плачешь? Что случилось?
— Нет, это я так, от радости. А остальные где?
— Я им позже прибыть велел, другим путем следовать. А он почему плачет? Давно?
— Нет, это он только что. Родного отца услышал и разволновался. Но он уже улыбаться умеет.
— Да ты что???
— Честно. Я сама вчера увидела. Он сегодня же и папе улыбнется! Но что же мы тут стоим, Хогги, пойдем в покои? И кормить его пора. Нет! Не надо, я сама понесу!.. Ладно, Хогги? Просто я боюсь, что у тебя кольчуга холодная.
Когда тебе одиноко и сумрачно, когда истерзали тебя разлука с любимым человеком и пустота бытия, кажется, что всех слов мира не хватит — заполнить ими эту подлую, к счастью, оставшуюся позади яму из ничего. Но — вот она встреча! — А язык мелет какие-то невзрачные глупости. ты начинаешь выговариваться и спешишь рассказывать, но вдруг понимаешь, что все уже вынуто и скомкано, и рассказано некстати. Куда бы лучше просто молчать, обнимая друг друга, улыбаться своим и общим мыслям, которые даже не будучи высказаны — совершенно прозрачны вам обоим. Но так ведь и молчать страшно: закроешь глаза на миг, откроешь — и общая тишина вдруг обернется в кошмарную прежнюю, в тишину одиночества!.. На вторую ночь все-таки гораздо легче и бесстрашнее молчать и зажмуриваться.
— Спишь, Хогги?
— Нет. Я гадаю: улыбнулся он, или мне это показалось?
— Я не видела, не успела добежать и посмотреть! Наверное улыбнулся, ему пора уже это делать. Хогги, а кто будет ему оберег сердечный закладывать?
— Ну… как — кто? Этот твой отец Скатис и отец Улинес. За матушкой я уже послал. Ты же не против, чтобы и матушкин жрец участвовал?
Тури покачала в темноте головой, но Хоггроги правильно понял ее молчание.
— Хогги…Ты знаешь, ведь этот оберег, что ты привез, он очень странный.
— Странный? Чем это?
— От него исходит какая-то необычная… какое-то необычное дуновение. Как магия. Но не магия. Ты не чувствовал?
— Нет. А где он?
Хоггроги встал, сам зажег маленький светильник от жаровни, осмотрел внимательно золотой оберег, потряс его осторожно, даже к уху прижал…
— Не чувствуешь? А я ощущаю. Это и не магия, а какая-то сила. Я не воспринимаю в ней ничего дурного, но она так… велика… всепроникающа…
— Ну так ведь не зря жрецы старались, да государыня от себя добавляла!
— Наверное, да. Хотя… А ты правду говоришь, что государыня пожаловала мне привет и улыбку? Или только пресветлой матушке твоей, маркизе Эрриси?
— Обеим, я же сказал! И подарки от нее, но подарки — это уже завтра, на большом семейном кругу.
— Боги! Вот почему я немедленно не могу похвастаться в своем межсоседском кругу милостью монаршей особы!
— Мне пока похвастайся, я вытерплю. Явится повод — и соседей созовем, успеется.
— Перед тобою неинтересно и невыгодно хвастаться, тебя государыня матушка лично обнимала, да еще от государя спасала… Хогги… Скажи честно: в этом правда беды не будет? Он не…
— Государь милостив, к тому же у меня война на носу. Впоследствии, вполне возможно, что Его Величество намнет мне шею, но сначала я должен оказаться в столице, явиться под грозовое око его, а до этого пока далеко!
— Хогги… и еще…
— Ну, чего — еще? Опять наговаривают на тебя матушке?
— О, нет, я совсем о другом. Я о тебе. Ты какой-то не такой стал, я еще с прошлой ночи заметила.
— Что значит — не такой? Какой был — такой и остался. Просто соскучился.
— Не-е-тушки! От тебя тоже какое-то странное сияние идет. Очень странное. Словно… словно… будто ты в чем-то светлом искупался. Как будто в тебе какая-то радость поселилась. Я и сама не вполне понимаю, что я такое мелю и что под этим подразумеваю… Ты ничего не можешь рассказать мне… развеять или объяснить?
Хоггроги поколебался несколько мгновений — стоит ли сказать о странном утреннем ощущении сна и радости от него, решил, что не стоит, рановато. Но удивился — насколько могут быть чутки и чувствительны женщины. Мужчины — они попроще, погрубее.
