– Ну… голод еще почувствовал. Но я давно есть хотел.
– М-да. Исчерпывающе. Сахиры ни за что не проникли бы за препоны моего заклятья, когда бы ты, спеша на запах похлебки, не разрушил его своим толстым брюхом. Но ты, во прах обратив искусно и тщательно составленное заклинание, сам этого даже и не заметил! Обуревавшее тебя желание пожрать – не в счет, оно, по-моему, тебе присуще как сопение и неотъемлемо от твоего бытия.
– Нет, я сыт. Ну… можно было бы, конечно, еще хвостик…
– Хвостик – утром, на завтрак. Итак… Отсядь на полтора шага во тьму, дабы я мог вклиниться между костром и тобою, дабы свет огня не мешал мне осматривать… во-от, хорошо… а я… У-у-ух! Ц-ц-ц…
– Что… что такое???
– Ничего страшного, сиди смирно. Поменьше ворочайся, не то черту заденешь – опять нам все порушишь, на ночь глядя… Просто я был неосторожен и слегка ушибся своею аурой об твою, вот и охнул. О, и еще одно, да премилое! На тебе висит, друг мой многомясый, два мощнейших проклятья – и оба «смертные»!
– К-как… за что!? – Хвак, памятуя о том, что надобно сидеть смирно, завозился на месте, притянув ноги поближе к туловищу, попытался рассмотреть – что там такое ужасное на нем висит…
– Не косись, не увидишь. Висит – это такое образное выражение. На деле же – тот, кто крепко возненавидел тебя в свой смертный час, соткал проклятие – и теперь оно вплетено в твою ауру, слилось с нею.
– Ого! Ой… А за что меня так?
– Ты меня спрашиваешь???
– Да, – ответил Хвак, простодушно надеясь, что пожилой и премудрый человек сейчас все ему объяснит и от всего избавит… То есть – от всего плохого избавит.
– Гм… Подозреваю, что именно ты стал причиною этого самого смертного часа для каждого из тех двоих, а уж они тебе отдарились, в меру их ненависти и сил. Кстати сказать, ученые давно подметили, что даже у малых сих, у простецов, испитых беспорядочной жизнью и грехами, предсмертные заклятья удаются чаще обычных и получаются весьма и весьма сильными. Любопытное наблюдение, не правда ли?
– Д-да… н-не знаю…
– Вот это вот – уж не пойму, первое оно или второе – совершенно очевидно принадлежит пожилому человеку… я бы предположил, что женщине…
– Какой еще женщ… А!.. Небось, Хавроша! Так там я не виноват! Ведь как дело было: она сама первая меня подкараулила…
– Потом расскажешь, потом, не отвлекай… Поразительно! Так ты ничего не чувствуешь от этих заклятий-проклятий? Когда ходишь, сидишь, ешь, пьешь? Особенно когда спишь – кошмары не мучают?
– У-у!.. – Хвак виновато пожал плечами. – Ничего не чувствую. Пить иногда хочу. И есть.
– У тебя претолстая кожа! Это тоже образное выражение, не принимай его прямо… Подобную телесную и аурную мощь я, пожалуй, никогда в своем долгом и богатом опыте… Был у меня один друг среди смертных, который, сам не обладая колдовством, также мог проходить невредим сквозь чужую магию, как тургун сквозь паутину… маркиз один… Впрочем, в таких делах все изначально непредсказуемы – судари и рабы…
– А я свободный человек! Я не раб!
– Да знаю, знаю… Все, я закончил, отдыхай. Посмотрел я на твою ауру, так и сяк ее повыстукивал… Не возражаешь отварчику на ночь попить? Тем временем, про эти заклятья объясню, сам тебя послушаю с превеликим любопытством. Попьем?
– Неплохо бы.
Снег заварил в котелке пучок сухих трав, из дорожных припасов, себе достал небольшой роговой кубок, а для Хвака нашел тут же в траве и ловко свернул вместо кубка нечто вроде воронки из пожухлого листа рогари.
– Старайся пить из одного положения: куда первый раз губами приник – оттуда и подглатывай, а то я заклятье непрочное наложил, расползется твой кубок и кипятком тебе прямо на портки… Если же заклятье усилить – вкус извратится, пить невозможно будет. Как ты так путешествуешь – без плошки, без кружки? Словно голытьба какая!.. Уважать же себя надо.
– Да… Я это… куплю… потом…
– Угу, всегда потом… Так ты что-то начал рассказывать про какую-то Хаврошу? И вообще – мне было бы весьма поучительно тебя послушать: кто ты, что ты, откуда такой взялся?..
Первый раз в жизни Хваку встретился собеседник, готовый слушать то, что говорит Хвак, да еще и без хитростей, без коварства… И Хвак разговорился. Все, что было у него на душе – все без утайки выложил! Поначалу, с первых-то слов, он как бы надеялся, что почтенный и многомудрый Снег, выслушав его, немедленно все разъяснит и от всех досад избавит, а потом увлекся и уже без задних мыслей рассказывал… И никогда раньше, за всю его короткую жизнь, не было у Хвака более внимательного и чуткого слушателя… Трижды старец Снег настораживался и заставлял Хвака вспоминать еще и еще: что он знает о родителях, почему он так внезапно бросил земледелие и что за зернышко такое летучее он увидел?..
– И еще раз: насколько силен был сей укус? Повыше палец… поверни его чуть-чуть…
– Такой, что аж себя не помнил! В глазах темно, стою, весь дрожу! Во как было!
– А потом?
– Я же говорил – все прошло само собой. А что это было?
– Н-не знаю. Если и остался магический след – не по моему чутью поднять его. Боги в свои игры играются, не иначе. Весьма и весьма любопытно, я бы сказал – настораживающе. Но я лично – не читал о таком, не слышал, и сам не встречал. Ладно, благодарю за терпение и усердие, теперь ты можешь задавать мне вопросы. Я разрешаю, я отвечу, и постараюсь сделать это примерно с той же степенью искренности, ну разве что покороче. Итак, спрашивай.
Хвак возликовал в душе от этого разрешения, однако постарался это скрыть, ибо уже усвоил, общаясь с премудрым спутником своим: мужчина должен быть сдержан в словах и в чувствах. «Сначала бой – потом переживания!». Это изречение святого старца настолько пришлось Хваку по душе, что он, трижды повторил его про себя, пока не убедился, что запомнил точно и накрепко. Главное не растеряться и вызнать что-нибудь этакое, по-настоящему важное.
– А почему на этой… на дуэли и на охоте можно?
– Что – можно? – не понял вопроса Снег.
– Ну… губить для забавы живые существа? Давеча вы сказали?
– Я сказал??? – Снег вытаращил глаза, открыл было пошире рот, дабы разразиться гневной… но прихлопнул его и замолчал, вспоминая.
– Д-да, действительно я так сказал… Как думал, так и сказал. Но почему, собственно говоря, я так… Хм… Можешь подождать немножко, любезный Хвак? Я соображу ответ…
Хвак с готовностью кивнул, а сам стал пристраиваться поудобнее, чтобы и второй бок под тепло подставить, и, при этом, собеседника не обидеть своею возней во время такой важной беседы.
– Короче говоря: я спорол глупость. Меня лишь в некоторой – довольно небольшой – степени извиняет то обстоятельство, что отвечал я совершенно искренне. Но отвечал я не подумав. Нельзя для забавы убивать ни человека, ни зверя, ни на дуэли, ни на охоте. Разве что демонов… Да и демонов, по большому счету, не стоило бы. Но… человечество делает это испокон веков и будет делать дальше – зная, что нельзя. Эта противоречивость позволяет человеку числиться самым опасным демоном из всех… И выживать, убивая других. Вот, например, я: презираю дуэли и набор тухлых и преглупейших поводов для оных, но никогда не откажусь от поединка, если отказ может уронить тень на мою так называемую честь и на честь моего рыцарского сословия. Или еще. Высокородная сударыня может весело смеяться, видя, как сокол ее на птеровой охоте в клочья терзает птеров послабее, и смеяться отнюдь не оттого, что голод ее вот-вот будет утолен окровавленными тушками добытого… А я, понимая, что птеры убиты сугубо для ее забавы, и не подумаю отрицать в этой фрейли… в этой сударыне чистоту, нежность, мягкость, доброту и способность… любить… Такие вот непоследовательности человеческого сознания.
