— А что, ратник, что-то, я погляжу, винцо твое бледненькое, что ты все туда подливаешь?
Угу. Первый голод утолен, и пора подумать о развлечениях. Толпа любит, когда ее увеселяют, поэтому Кавотя, согласно моему утреннему приказу, расстаралась и добыла музыканта слепца с двумя подручными, он будет на тямитене играть и петь, они на рожках гудеть и подплясывать. Но этого мало, и староста-кузнец, судя по всему, тоже приготовил представление для народа… И я даже догадываюсь, в чем будет суть этого представления, однако не лезу вперед с догадками, предпочитая тихо плыть по течению.
— Я-то? Воду, уважаемый Боро, простую колодезную воду, из расчета: одна мера кремового на одну меру вина.
— Воду? Али ты болен, друг ратник? Али живот не варит, либо вяжет? Так я не хуже отца Луны травки ведаю: выпьешь — пронесет, как ураганом выдует все твои хворости из кишок!
Гости, которые сидели поближе, услышали и рассмеялись. Остальные уже разбились на застольные ватажки и вели свои беседы, пока еще на трезвые головы, тихие, внятные…
— С пищеварением все в порядке, дружище Боро, — немедленно перехожу я на панибратский тон, в ответ на его, кузнеца, добродушную развязность, — но кремовое вино недолюбливаю, а имперское, вишь — скисло во всех бочках. Вот и развожу это пожиже, чтобы сладостью в язык не так отдавало.
— Вон что. — Кузнец удовлетворенно крякнул, поерзал широченным седалищем по просторной лавке, со скрипом повел головой на короткой шее вправо и влево, оглядывая слушателей, и уверенно повел дело дальше. Теперь уже весь главный стол притих, внимая его словам, предвкушая знакомую потеху. — Ну, тогда ясно. А то, думаю, эдакий богатырь, а весь хворый. Сие непорядок. Но до нас дошли слухи, что ты не только имперское любишь? Слышал я, что наш «уголёк» по вкусу тебе пришелся?
Вот мы и до сути дошли. Сегодня мне предстоит состязание на устойчивость к выпивке. Я, хотя и простой человек в данный миг, обычный ратник черная рубашка, но безо всякой волшбы и магии провижу грядущее и готов биться об заклад, сто против одного, что знаю, кто выступит главным соревнующимся против меня.
— Кокушник люблю, но и местный «уголёк» распробовал. Скажу больше, дружище Боро: не хуже он кокушника, ни крепостью, ни вкусом.
Отвечаю так сотрапезнику своему, с добродушной улыбкой на бородатом лице, а сам краем глаза вижу, как у Кавоти от сердца отлегло: боялась она, бедная, что разгневаюсь я на ее болтливость. Да нет… В другой бы раз, под другое настроение, быть может, и разгневался бы, а ныне — напротив, пусть это меня разлечёт.
— Отрадно слышать похвалу местному обычаю из уст высокого гостя. Так, может, это… друг Зиэль, воздадим должное хозяйкиному искусству, да пригубим по паре капель «уголька», чтобы не только этой бурдой надуваться? Мы мужчины — или заморские хлюпики в пустопорожних портках?
В ответ на зычный глас своего старосты пирующие подняли радостный галдеж, в котором не разобрать было ни единого отдельного слова, что, впрочем, не помешало мне понять, что — да, все присутствующие настоящие мужчины и очень любят "уголёк".
— Мужчины, — любезно согласился и я, не совсем понимая, что он имел в виду под "пустопорожними портками". С твоего позволения, дружище Боро… Кавотя! Всем желающим по малому кубку «уголька»! Найдется у тебя на всех?
Кавотя на бегу махнула слугам левой рукой, правой, созывая подмогу, подбежав поближе, поклонилась всему торцу главного стола:
— Дак, а как же не найтись-то! Уголька столько набрано, с расчетом на зиму, что им можно весь белый свет упоить: две бочки полнехоньки, да третья наполовину! А каждая-то бочка сорок тройных, то есть, глубоких пядей!
— Ну, тогда единую гостевую мерку для каждого, а пока нальют — «Лодочку» для нас всех!
Музыканты побросав ножи и обеденные доски, тотчас наладились играть: слепец запел, пощипывая струны длинными пальцами, а подмастерья осторожно задудели в рога, тихо и уместно подвывая ими льющейся песне.
Ах, все было хорошо в этот миг, настолько хорошо, что я даже забыл, что сижу на опушке мира и живу на краю света, доживаю самый-самый его кончик… Люди вполовину сыты, и почти все трезвы, на улице стемнело, на улице ветер, тяжелый дождь пошатывается под его тычками, но никуда не уходит; а вон за холмами завопила одна стая горулей, потом другая, первой в ответ… Листья на деревьях и кустарниках, во мгле ночной, невидимо и беззвучно опадают под совместным напором холода и стихий, а здесь, в трактире, уютно, тепло, даже чуть душно от жаркого дыхания из полусотни здоровенных глоток… По всем стенам факелы горят, на всех столах светильные плошки, да еще пылающий очаг — пусть этого огневого изобилия и не хватает, чтобы в трактире стало светло как днем, но все равно: свет, праздник, каждое лицо хорошо видно, каждую улыбку… Вон, кто-то запотевшее окошко с улицы протирает, небось, рукавом — первые юные зрители зашныряли вокруг трактира… наверняка быть кому-то сегодня пойману и выдрану плетьми в домашних условиях…
Кабанчик ныне хорош, и рыбка остывшая выше похвал… Имперского, что ли, украдкой приколдовать, для полного счастья? Хотя бы один единственный кубок?
— Всем налито?
— Всем… всем…
— Не слышу! — заорал я во весь улыбающийся рот, держа левую руку на поясе, а правую, с кубком, навытяжку перед собою.
— ВСЕМ!!! — стены легко выдержали дружный рев толпы, но столы и посуду на них основательно тряхнуло. Я еще пару мгновений смотрел в разверстые бороды на потных мордах, и на зубастые пасти в них…
— За нас всех! — И выпил до дна, но не один торопливым хлебком, а не спеша, как бы выцеживая из кубка огненный «уголек», словно простую воду.
Зрители дождались взглядами, пока я перевернул вверх донышком пустой кубок и выпили сами. Кузнец расправился со своей долей очень красиво, одним лихим небрежным глотком.
— Так, значит, гм… с досмотром к нам, для ознакомления властей, так сказать? — Кузнец совершенно не представляет, о чем со мной можно говорить, и берет быка за рога, в попытке уяснить хоть что-то и перейти к главному.
— Вроде того, уважаемый Боро. Но больше — для своих надобностей, для отдыха, для созерцаний.
— Понятно. — Кузнец зачесал указательном пальцем по бритой макушке, взвесил народившиеся мысли… — Ну… для созерцаний места у нас богатые, красивые, хоть сам Его Величество приезжай, да храни его боги тысячу лет! Слышь, ратник, вот что я подумал: «уголёк» — он навроде императора, если сравнить его со всей остальной выпивкой… Так, нет?
— Хм… Пожалуй, — согласился я.
— Ну, дак это… за Его Величество, разумею я, обязательную чару надобно выпить именно уголька? Так, нет?
— Уголёк — напиток богов и королей! Я с удовольствием, дружище Боро. Кавотя! Еще по чаре уголька всем желающим!
Взрослому сильному крепышу, мужику в самой поре и без болезней, достаточно пяти мерных кубков «уголька», либо кокушника, чтобы напиться допьяна, чтобы на ходу шатало, чтобы язык заплетался, а мысли спотыкались; некоторые гости стали пьянеть со второго кубка, большая часть присутствующих сдалась после третьего, по пять кубков выпили четверо: мы с кузнецом, и два здоровенных мужика, братья-звероловы. Но от шестого кубка отказались и они.
