– Нету у меня, нету. Позавчера все потратил, до нуля.
– Ну Чомбе, отдам ведь…
– Да нету, сказал же! – Чомбе оторвал взгляд от доски, махнул подбородком в сторону Тумбы: – Вон, у черножопого попроси, он при деньгах, наверное.
– Это кто, это я черножопый!? – горько поразился толстяк, оторванный от своего занятия – письма на волю, домашним. – Зачем так говоришь? Да рядом с твоей жопой даже угольная куча сугробом выглядит, мамой клянусь!… – Гурам медленно распалялся: – Ты, Чомбе-момбе, ты в зеркало себя видел?… Один раз посмотри, да? Отломи свой хвост…
Чомбе захохотал и, не слушая дальше флегматичного армянина, похожего на носорога в ярости, стал осыпать его новыми насмешками и подколками. Забыты были письмо, шахматы, Указатель, Гек, крик поднялся чуть ли не на всю промзону.
Гек повздыхал немного, потом полез в задний карман своей робы, отныне чёрной, чистой и выглаженной, и вынул пачку сложенных пополам купюр:
– Указ, держи, ровно десять. – Он отсчитал десять одноталерных бумажек. – Только не забудь, не позже чем через месяц отдай. Эти до съёма спорить будут, любимое их занятие…
– Да я раньше, через три недели отдам: мне из дому бердану должны прислать, без проблем. Ну Малёк, ну выручил! Дай краба, я порыл…
(После суда, когда Гек «расписался» за очередной срок и поднялся в зону, к нему подошли ребята: Гурам Тумба, Чомбе и Повидло из их отряда и Слон с двумя спутниками из первого. Слон считался главнетаком зоны. Все поздоровались за руку, потом Слон сразу перешёл к делу:
– Твоя ходка – вторая, пацан ты правильный. И вот решили насчёт тебя: отныне мы авторитетно именуем тебя Мальком, а не Мизером. Всем на зоне неделю на привыкание. А дальше за ошибку сможешь получить с любого…)
Указатель убежал, и перебранка моментально прекратилась.
– Сколько ты ему дал, Малёк?
– Сколько просил, червонец.
Чомбе зевнул во весь свой щербатый рот:
– В шахматы – сдаюсь, тут матешник явный, а деньги зря дал.
– Он же отдаст, при свидетелях брал ведь?
– Он отдаст. Не в этом дело, сердце твоё – слишком мягкое. Вот смотри, сейчас его прихватят, допустим, довесят годик за татуировку и наркоту – а он непременно подкурится в виде анестезии, – как ты с него получишь? Или пилой его перепилят, или заражение крови будет?
– Но ты ведь и сам взаймы даёшь, я же видел.
– Мне можно, я ведь могу дать, а могу и отказать. А ты кому в последний раз отказывал? Как только почувствуют слабину в тебе, так и с ногами на шею взгромоздятся, будут по плечу похлопывать да нахваливать за доброту…
– Тут не жадность, тут соображать надо, – вступил в разговор Тумба. – Смотри, да: если кто не вернул деньги, что с тем будет? Плохо будет, хуже не бывает. А если так получится, что из-за Малька двое-трое ребят хороших кожанами улетели, о тебе хорошо подумают? Плохо подумают…
– Или так ещё, – перебил его Чомбе. – Если кто-то постоянно твой должник – сегодня один, допустим, завтра другой, – значит, твои бабки – и не твои получаются, они всегда у других. И люди не любят тех, кому должны, только в первый момент радуются…
– Ну хорошо, а мы все – и Тумба, и ты, Чомбе, и я – отстёгиваем в общак вообще задаром, из него чуть ли не на взросляк подогрев уходит, это как?
– Это совсем другое, – усмехнулся Чомбе. – Шухер!
Вся семёрка нетаков подхватилась, и ребята брызнули из слесарки в разные стороны, якобы по рабочим местам. Попус, лояльный к нетакам человек, который появлялся на промзоне довольно редко (ему и в бараке работы хватало) и здесь выполнял функции кладовщика, сразу принялся заметать следы стойбища: убрал шахматы, письма, кружки, чифирбак – консервную четырехсотграммовую банку, – струганые палочки и всякую другую лабуду. Ребята уважали его за надёжность и основательность, но в нетаки он идти не хотел. По промзоне неторопливо ползла целая стая офицеров, своих и чужих. Во главе её и в центре шёл седовласый незнакомец в штатском, рядом с ним подчёркнутыми шестёрками держались хозяин зоны, режик (начрежима), кум, растлитель (старший воспитатель), незнакомые генералы и полковники не только с красными, но и с голубыми петлицами и вся зонная пристяжь от капитана и ниже. Седовласый скользнул взглядом по Гекатору, продвинулся дальше и остановился возле Чомбе. Гек видел, как до синевы побледнел растлитель, как растерянно замер и замигал хозяин, как выкатили глаза местные офицеры…
Чомбе зажал в тиски только что отлитую, с ещё не обстриженным облоем (браком) вилку от шнура-удлинителя и, напустив на себя деловитость, обтачивал её рашпилем, который и для морского якоря был бы крупноват. Чомбе был без кепки (чтобы не снимать перед ними), в фартуке и токарных очках. Он словно бы вдруг заметил, что рядом с ним кто-то стоит, обернулся, отложил рашпиль и браво выпятил грудь:
– Осуждённый Лайонел Гор, статья 244-б, срок два года шесть месяцев, дата окончания срока – ноль девятого ноль п…
– Стой-стой-стой, затараторил, – добродушно улыбнулся штатский. – Чем это ты занимаешься, вот что скажи?
– Согласно инструкции данного рабочего места, пункт четыре, довожу до товарной кондиции изделие номер два! – Кум и растлитель синхронно поклялись про себя сгноить скотину, растереть в пыль, вырвать кадык, убить поганую гниду – изделием номер два называли презервативы, но никак не шнуры-удлинители марки ШВВП-1.
– А… за что отбываешь наказание? – Тут уж у Чомбе полезли кверху брови: он ведь только что ему ответил – кража личного имущества с применением технических средств…
– За кражу из автомобиля… якобы…
– Якобы? Что значит «якобы»?
– А то и значит, что у американского атташе тиснули портфель из автомобиля, какой-то негритёнок украл – черномазый по-ихнему, – ну и показали на меня, поскольку я поблизости ошивался. А у меня судимость была уже, с голодухи – я из Магиддо родом – хлеб стянул на рынке, откуда я знал, что в авоське ещё и кошелёк лежал? Даром не нужен мне их кошелёк… Я хоть и черномазый, а совести у меня побольше, чем у иного белого… – заморгал Чомбе. Он заметил в штатском начальнике еле уловимые, стёртые признаки африканского происхождения его далёких предков и решил нажать на эту педаль.
Седовласый вполоборота кивнул одному из сопровождающих его полковников, тот торопливо записал что-то.
– Куришь? – Седовласый достал из карманов пачку «Мальборо» и протянул её Чомбе. Тот радостно встрепенулся, с широкой и простодушной улыбкой потянулся к пачке, но вдруг посмотрел в сторону зонного начальства, съёжился и прошептал, отвернув вправо и вниз лицо:
– Спасибо, добрый господин, нам не положено, я не курю…
Седовласый сунул пачку ему в карман, похлопал по плечу и двинулся дальше. Свита колыхнулась за ним, только кум успел повернуться и бросить в сторону Чомбе обещающий взгляд…
Едва высокая комиссия (или инспекция – черт их разберёт) вышла из цеха, как плотину прорвало: вой и хохот до отказа заполнили цех. Кто-то, Плинтус, кажется, упал возле станка и, дрыгая ногами и разбрызгивая сопли, визжал: «…по инструкции номер четыре изделие номер два! Ой, не могу, держите меня четверо!»
