Поднятую лапу мягонько щекотнуло. Мурман не думая, заученным движением встряхнул ею и тут же клацнул челюстями, – через язык и прямо в мозг вбежала трепетная радость осознания: плоть и кровь! Он съел пусть маленькую, не волшебную, но вполне вкусную добычу! Вот бы еще… Есть! Ам-м, как он проголодался. Еще! И еще! И еще! Как здорово… Мурман даже заскулил от восторга. Только сейчас он понял, насколько опустошены за последние дни запасы его жизненной силы, которые он привык тратить не считая… Границы им он видел лишь дважды: нынче – после недавней битвы, в которой погибли хозяева, и однажды осенью…
Маленький хозяин, Леха, почему-то всегда появлялся летом, а осенью исчезал, надолго словно не желал понимать, как плохо и скучно без него Мурману… И вот после его отъезда вожак-хозяин забрал его с собой в какое-то странное место, где не было ни леса, ни воды, ни песка, ни жилища. Ничего не было, а только круглая площадка, на которую то и дело выпрыгивали диковинные создания, зубастые, с когтями, с шипами, и все они нападали на него, на Мурмана. На вожака-хозяина они не обращали никакого внимания, но Мурман понимал: одолеют его, примутся за следующего, то есть за хозяина. А его долг – не допустить!
И каждый новый противник становился все опаснее, сильнее, свирепее… Долгое время Мурману вспоминалось, что он, наверное, полжизни, не зная отдыха, сна и еды, бился против этих тварей, пока не понял, что умирает, обессиленный и обескровленный. И только тогда вожак-хозяин сообразил, догадался прийти на помощь: разогнал чудовищ, зализал… нет, непонятным образом вдруг сделал так, чтобы раны не болели и вообще исчезли, а самое главное – повел кормить в лес. Но на этот раз места были знакомые, охотничьи; рядом, откуда ни возьмись, возник огромный лось, которому хватило одного удара в горло… Мурман ел и ел, сначала все подряд, потом кусочки пожирнее, потом опять все подряд, пока на поляне не остались раздробленные в узкое крошево кости, четыре копыта и два раскидистых рога. Как этот лось уместился в Мурмана, пес не понял, да и вовсе над этим не задумывался, а только он чуял, что непостижимым способом переполненный живот его вдруг пустел, но не задаром: взамен в голове и вдоль хребта разливалась дополнительная мощь, да непростая, а как у вожака-хозяина (ее запах Мурман различал очень даже внятно), с которой очень удобно и радостно жить. Вожак-хозяин расположился неподалеку и все это время сидел неподвижно, подогнув под себя ноги, к нему лицом и негромко подвывал с закрытыми глазами. Ему-то можно, а вот если бы Мурман попытался запеть, пинков было бы не сосчитать… Вожак-хозяин тянул и тянул одну и ту же ноту, а все вокруг него ледяной коркой покрылось, на плечи и на голову ему снег выпал. А нигде больше нет снега, все вокруг летом еще пахнет. И Мурману не холодно, наоборот – горячая, обжигающая сила в него так и хлещет… И опять вдруг рядом оказался толстенный кабан-секач, с красными яростными глазенками, и он тоже, как и лось, совсем не умел драться, – Мурман и его объел по самые клыки. «Ну что, жопа, наелся наконец?» – спросил его тогда вожак-хозяин… Мурман похрумтел остатками костей, разгрызенных в щепки, – щепки те густо, как после сплошной вырубки, усеяли заиндевевшую полянку под ним, лизнул для очистки совести красно-бурые пятна на траве-тимофеевке и понял: да, насытился. Какой же все-таки вожак-хозяин бывает хороший и добрый, почаще бы так… А когда они вернулись домой, Мурман по приметам и запахам понял, что прошло всего четыре дня с тех пор, как они с вожаком-хозяином попали в засаду в неведомом месте, где бесчисленные твари нападали в очередь и чуть было не выпили из Мурмана всю его силу…
Каждого комочка вновь прибывающей пищи хватало практически на один укус, но пища эта не кончалась, и счастливый Мурман, распробовав и поверив, наконец разожмурился и осмелился взглянуть – как оно выглядит, нечаянное счастье?
Этих маленьких зверьков он знал, люди называли их крысами. Да, крысами. И сразу же глаза и уши Мурмана наполнились впечатлениями: сколько их вокруг! И они не убегают от него, не прячутся трусливо по щелям да норам, а наоборот, к нему бегут! А пищат-то… Как и отчего так получилось – Мурман не знал, но ему было не до размышлений: хозяин никогда не морил его голодом нарочно, однако жизненный опыт научил Мурмана сокровенной мудрости: жри, пока дают, много дали – впрок ешь, кончится – не выпросишь ничего, кроме как сапогом по копчику. И Мурман принялся за дело всерьез: он аккуратно, чтобы никого не спугнуть, начал перебирать лапами в сторону одного из проемов, где ручеек выбегающих зверьков был погуще, встал спиной к стене, растопырил лапы пошире – и только знай успевай глотать! Хрум – глоток, хрум – глоток… Бывало, что Мурман глотал мелких животных не перекусывая, живьем, но это не так вкусно, а некоторые еще и шевелятся… Крысиная кровь понравилась псу: кисленькая и очень мягкого, нежного вкуса. А они не кончаются! Да, крысы как крысы, но были и особенности: Мурман четко различал, что крысиные шкурки были скорее белыми, нежели серыми, и не глазки-бусинки у них, а большие такие белые горошины, а у некоторых, которые покрупнее – глаза с (красноватым. Прим. авт.) отливом, как будто подсвечивают. И у них, которые яркоглазы, кровь немножко другая, пожалуй что повкуснее.
Первый невыносимый, заставляющий забыть обо всем, приступ голода отступил не сразу: Мурман жрал так долго, что даже спина затекла от неподвижности… Но все-таки он сошел, этот приступ; пищи было по-прежнему много, и пес начал есть с перебором: в первую очередь тех, кто покрупнее и повкуснее, тем более что у них глаза как приманка, издалека видно. Увидел – прыгнул, увидел – прыгнул. И еще несколько сот «хрумков», и еще… Сила радостными потоками бежала вдоль позвоночника, впитывалась почти без следа, словно в пересохшее русло, и снова прибывала, волна за волной, глоток за глотком…
Мурман радовался. До той, волшебной сытости, чтобы от пуза, было еще далеко, но пес вдруг почувствовал, что ему не худо бы передохнуть, поспать обычным собачьим сном, свернувшись в клубок, мордой в лапы… Сколько он не спал?.. А до этого справить нужду…
Мурман отбежал подальше, в пустынный угол, окропил стенку, потом противоположную, потом сделал кучу – обычных, не под стать проявленному аппетиту, размеров… Все это время крысы следовали за ним, пищали, прыгали на него… Мурман понимал, что они прыгают совсем не для того, чтобы раньше других попасть к нему в желудок, а скорее наоборот – нападают, пытаются укусить… А кусать-то им и нечем – пастешки ма-а-аленькие… Но и на полу перед такими не поспишь, писком да щекоткой весь сон испортят и отобьют. Мурман потянул носом, побегал взад-вперед, выкусывая из крысиного шлейфа, стелющегося следом, особей покрупнее и покрасноглазее… На одной из стен он увидел то, что искал: выступ, достаточно широкий, чтобы на нем улечься. Высота – в полпрыжка. Мурман прыгнул. А пыль какая! Мурман чихнул раз, и другой, и третий… Делать нечего, место получше лень искать. Пес чихнул еще разик, зевнул, неуклюже потоптался на неровном карнизе и лег со счастливым вздохом. Спать.
Разбудил его писк. Мурман потянулся, подскуливая, открыл глаза… и ничего не увидел, тьма вокруг! Но подоспели чуть припоздавшие спросонок воспоминания, Мурман поборол растерянность, сообразил, настроился, и зрение вернулось к нему, а испуг исчез: мрак обернулся прозрачным серым маревом – он в пещере, где много вкусных крыс. И пора позавтракать. Мурман глянул вниз и удивился: оказывается, крысы не разбежались, а скопились внизу, под карнизом и шевелятся… Он высунул язык, всмотрелся: они даже сбились в кучу и образовали целый холм, а с него самые верхние крысы подпрыгивают, до него хотят достать. Очень смешно.
