Холодно было в стратосфере. Горелка работала на полную мощность, но тепло от нее почти не касалось Дениса, разве что скудные лучи синего пламени пощипывали ухо и щеку. Он лежал на дне корзины в позе эмбриона, краешком жизни своей цепляясь за окружающий мир: вот это – морозный воздух, которым невозможно вздохнуть как следует, а это – Морка с вывернутым крылом, – от него тепло животу и ладоням, толстенная паутина слой за слоем по всему телу – это Ленька старается, да что толку от такого кокона, когда внутри тепла не хватает… Один шум кончился, другие пришли. Шумы. Много шумов. Разных… Глаза режет… Солнце… Они на земле… надо посмотреть… Ленька… а ну давай убирай свои сети… не повернуться. Тише, тише, Морик… Сейчас я встану и посмотрю, что у тебя с крылом. Сейчас, сейчас будем лечить… Денис привстал с колен и опять рухнул замертво в корзину.
Первое, что он увидел, открыв глаза, – черные стены корзины, тусклые звезды на сером небе, силуэт ворона с растопыренным крылом… Ленька невесомо распластался на груди… Я жив. Я, Ленька и Мор. Все остальные умерли… О-о-ох!..
* * *
– А, это ты, баб Ира! А мне приснилось, что это Мурман меня трясет… Сейчас встаю… – Леха ворочался всю ночь: и не заснуть, и не заплакать… Сны пришли под утро, да такие радостные… Видимо, в утешение за невыносимые по горечи дни… Проснулся – так хорошо на душе, минуты не прошло – вся гадость на место вернулась. Бабушка обещала наколдовать, чтобы он не мучился, но разве так честно будет? Мамы нет, а он будет жить припеваючи, с беспечной улыбкой дауна?
– Бабушка, а может, не стоит… ну… наколдовывать, чтобы я горе забыл?
– Да что ты, Лешенька, ничего ты не забудешь, просто это чувство на время ослабнет, как бы отступит, не так больно будет. Потом вернется, тут уж никуда не денешься…
– Так ты что, здесь прямо колдовать собралась?
– Ну а где же? Что нам – в клуб для этого идти, людей потешать? Здесь. Сиди смирно, руки на коленки, а глаза лучше прикрой. А хочешь – смотри, только не перебивай и не спрашивай, а то напутаю – мох на лбу вырастет…
– Почему мох?
– Да это поговорка такая, ничего не вырастет, помолчи.
Леха положил руки на колени, как было сказано, и попытался было вслушаться в ведьмино бормотание, но, кроме «тьфу», да «околицы», да «горюн-цветка» знакомых слов не услышал. Тогда он приготовился поймать переход в ощущениях, – как воспринимается действительность до и после заклятия, – но Ирина Федоровна уже закончила бормотать.
– Ты что, уже все??? Баб Ира?
– Долго ли умеючи, когда дело-то пустяк… Походи, подвигайся: не болит ли чего? Может, голова закружилась?
– Да нет вроде…
Леха отвернулся, сосредоточился… Он по-прежнему мамин сын и очень ее любит. Ненависть к тем, кто ее погубил, – та же: всю жизнь на это положит, но их, кто бы они ни были, он достанет и отомстит. И за маму, и за дядю Сашу с… Петром Силычем. И боль утраты… Да, маму никто ему не заменит, но… Леха не знал, как выразить свои ощущения словами, с чем их сравнить… Самая близкая аналогия – словно бы эти утраты случились лет десять-двадцать тому назад (нет, не двадцать – так далеко Лехины воспоминания не простирались… на десять лет – реально), горе не исчезло – отступило.
– Сойдет, баб Ира, – ответил он на незаданный вопрос. – Нигде не болит, ничего не кружится. Давай позавтракаем, а то я, признаться, струхнул слегонца перед твоим колдовством и от этого проголодался. Только потом все назад верни, что выколдовала из меня.
– Само вернется. – Ирина Федоровна не стала огорчать внука: даром ведь ничего не происходит, и вся тяжесть его тоски и боли перевалилась на нее, прочитавшую заклинание.
– Ох ты! Бабушка, ты что! Тебе плохо? Ну-ка сядь. Что с тобой?
– Да вот коленка, будь она неладна! Повернулась неловко – она и заной! Дождь чует, непогоду… Достань мне из буфета настойку… Нет, вон ту, красного стекла… Налей стопку, мои-то дрожат. – Старуха слабо махнула правой ладонью…
– Может, тебе лучше лекарс… о-о-й… Фу-у! Это что, на дохлых мышах?
– Хуже… Дай же сюда… – Ведьма скорбно приникла к рюмке, запрокинула лицо… и оклемалась, аж застонала коротко.
– Ох, белый свет ко мне вернулся… Жива. На сегодня энтой порции хватит, чтобы я как на батарейках крутилась, а тебя провожу – и на двое суток спать залягу, да. На двое, за меньше – не отдохнуть! Попрошу Гавриловых, – помнишь, что на Болотной живут, чтобы за животными присмотрели, а как иначе-то – оголодают… Ох и зла настоечка! Она силу тебе дает – как куркуль взаймы: сперва дает, а потом требует с превеликими процентами, подчистую подметает, тебе же одно лихо на память оставляет. Ее как делают: не менее трех упырей надобно изловить. Потом из них в безлунную пору, в самое новолуние, из еще живых… ну не живых, а какие они там, что будто живут, из них силою вырывают…
– К чертям собачьим все подробности, и так мутит! Потом расскажешь. Хрен с ними, с упырями, я от одного запаха чуть в трубу не улетел… Даже есть расхотелось. Кстати, баб Ира, меня терзают смутные сомнения: что-то ты слишком круто подошла к проблеме больной коленки? Очень уж радикально, я имею в виду. Не находишь? Бледная вся. Ты правду говоришь?
Но Ирина Федоровна не расслышала высказанного внуком подозрения.
– Лешенька, да я сей секунд, а все уже и готово, только подогреть!..
– Нет. Слушай, бабушка, давай пока к дяде Пете сходим. Что там взять надо? Пойдем и возьмем. Здесь покуда проветрится, а мы аппетит нагуляем заново.
– Да какой у старухи аппетит. Ну пойдем. А то позавтракаешь сначала?
– Нет, давай сначала дело сделаем… Или давай один схожу, раз у тебя коленка болит? Скажи только: что именно я там должен взять и где искать?
– Ничего, доковыляю. А без меня ты можешь там очень долго искать да разбираться от неопытности…
– Да? Тебе виднее. Ну тогда держись за меня, бери под руку, баб Ира, и пойдем потихонечку, набираться опыта в поиске джиннов. Для студента факультета социологии опыт такого рода – незаменимая вещь. «Делириум тременс» – если по-научному.
– …Вот вернешься из города – весь дом и все, что в нем, – твои, по праву наследства. Владей и пользуйся на доброе здоровье. Силыч-то, покойник, по холостяцкому делу не шибко какое хозяйство вел, но ценности разные копил, и немалые, как мне представляется, мужик был загребистый… Вот говорю: был, жил… а все не верится, что мертвые оне – Силыч, Сашка городской… Лена-любушка… – Старуха охнула, завздыхала, и Леха не нашелся, что сказать, так они и дошли молча до дома Петра Силыча.
И обратно шли – молчали, но уже по другой причине. И раньше неуютно было даже короткое время находиться в жилище колдуна, а ныне дом словно умер вместе с хозяином: исчезла прислуга-нежить, в комнатах темно, сыро, хотя и ставни открыты; на подоконниках, столешницах и на скудной мебели затхлым покрывалом раскатился вдруг слой пыли, толщиной в год… Даже Лехе стало жалко своего незваного отца, а уж что говорить о Ирине Федоровне: они ведь с дядей Петей крепко сдружились за последние четверть века, а знали друг друга… столетиями считать надо…
