– Бабушка… Есть чего-нить покусать?
– Лешенька, это ты, а я и не слышу, как вошел! Каша с курицей на второе да щавельник на первое. Молочко есть свеженькое, все равно что сливки, квасок подоспел вроде бы. Сейчас салатик… Или окрошку сделать?
– Нет, баб Ира, я только каши. А что за салат?
– Огурцы с помидорами, лучок. Сметанка есть, масло подсолнечное.
– Ну и салат со сметаной. Только немного.
Сели ужинать. Ирина Федоровна пожевала огуречный ломтик, а больше есть не стала, так и сидела напротив Лехи, по-мужски положив на столовую узорчатую скатерть древние свои руки, так и смотрела на своего ненаглядного внучка, о котором и забыла давно, что он ей не родной. Леха ел как всегда, если не больше.
– Добавочки?
– Немножко, баб Ира, совсем чуть-чуть…
– Ешь на доброе здоровье, а то куда девать-то, на зиму сушить? На-ко…
– Ну куда ты столько, лопну. Мне же это просто не съесть.
– Значит, Ряшке достанется. А вот Петр Силыч… Батюшка твой – так он никогда в тарелке не оставлял, сколько бывало ни положу – все подметет да еще и еще попросит. Через то и статью был – вон какой богатырь! И ты кушай как следует, чтобы ростом родителя догнать и перегнать. И силой. А так есть будешь – так и ослабнешь дистрофиком.
– Нет, я уже больше не вырасту, баб Ира. Пубертатный… Созрел я организмом окончательно во взрослого человека. Видела, какой у… у Петра Силыча живот? Я такого не хочу. Пусть уж лучше при своем росте останусь, мне и этот сойдет.
Леха скромничал: росту в нем было – метр девяносто два, и качалку он посещал трижды в неделю, и от природы был в кости широк; маленьким и тщедушным он ощущал себя только рядом с отцом, которого даже в мыслях до этого дня называл не иначе, как дядей Петей либо Петром Силычем.
Леха вздохнул и принялся за квас. Может, не надо после молока? Нужно собраться с духом и с мыслями, пока бабуля со стола прибирает, и пора подумать, как дальше жить и что делать.
– Цыц, Аленка… – Заснуть бы лет на пять… А толку-то, проснешься – та же тоска… Мама… – Баб Ира, ну ты где? Может, помочь?
– Да все уже, иду… Самовар принеси, а то тяжелый.
– А Мурман сам дорогу сумеет найти?
– Вот уж не знаю. Силыч, может, и заложил в него вроде компаса, а может и нет. Если жив – все одно найдется, зверь приметный, а вроде жив, как я чую.
– Да, ты говорила, хорошо бы. Надо что-то делать, баб Ира. Что мне толку здесь сидеть?
– И что же ты собираешься делать, голубчик мой? – Ирина Федоровна подобрала горе в комок поплотнее, сунула под сердце, чтобы не мешало оно серьезному разговору, глаза ее стали сухи, а голос тверд.
– Сам не знаю, как раз хотел с тобой посоветоваться. Вы ведь тут все при волшебстве, оказывается, включая маму, а я – дуб-дураком, ничего не умею…
– Волшба ни при чем, мы ворожим да колдуем. Силыч волховать умел, звезды спрашивать, даже магию знал… Но он особь статья.
– Да мне по фиг веники все ваши терминологические тонкости, я-то ничего этого не умею. Вы мне никогда ни о чем таком не рассказывали.
– Да, Лешенька, в том и беда. Как быть – не знаю, а только Силыч утверждал, что в тебе великие силы запрятаны, под стать тому… дьявольскому отродью. – Последние слова Ирина Федоровна почти прошептала, вытянув голову как можно ближе к Лехе, так что он почувствовал на носу и щеках холодную сырость старческого ее дыхания, сдобренного запахом полыни и подсолнуха. – Для того и рожден ты был.
– Угу, я в курсе насчет противовеса, но как мне эти дурацкие силы разбудить? Может, ты меня чему научишь? И главное, мама ничего никогда мне не показывала! Ну как же она… – Леха споткнулся – вот осел, идиот!.. Мама, прости…
– Да чему я тебя научить могу, карга деревенская? Все мои заклятия – час читать да день учить. Лена берегла тебя от наших дел, хотела, чтобы ты жил беспечально и не в страхе. Помогу чем смогу, да тебе средь них – мало полезных наберется. А вот могу на время боль подсердечную унять, чтобы не мешала.
– Как это?
– Да обыкновенно. Что бы там ни было впереди – вся надежда на одного тебя, Леша, и горе не должно тебе помешать обрести силу и защитить себя и нас. Да и этих порвать бы не мешало раз и навсегда… – Старуха полыхнула взглядом и замерла на миг. – Поэтому ты расслабься, распусти в себе узелки, а я поколдую и тем горе на время приглушится. Потом чувство-то вернется, как срок выйдет, а пока полегчает. Но это после, завтра поутру сделаем, на ночь глядя нельзя, узелки внутри тугие, да и отвлекаться лучше бы не надо, мало ли…
Леха удивился про себя: не этого ли он и хотел, горе на время ослабить?.. Надо будет завтра уточнить, совпадение или бабка мысли читает?
– Баб Ира, все-таки я в город хочу съездить, здесь – точно ничего не узнаем.
– Вроде и надо, да только зачем именно? Вот беда-бедовна: старый да малый, да без глузду оба… Но раз ты считаешь, значит езжай, ты – мужик.
– Завтра и поеду.
– А вот и не спеши. Завтра – на сборы потратим, чтобы все было гладким путем, а не лодырной ухабиной. Не хватит завтра – послезавтрева потратим, но уж без изъяну. А вот тогда езжай. Аленку с собой берешь?
– Ну а куда ее? Хочешь – тебе оставлю, дом будет охранять?
– Не-ет, нет! Зачем ее мне, этакое страшилище? Дом я и сама оберегу, с Васькой да Ряшкой, а тебе она защитой в городе будет… Чуть не забыла! Джинна, джинна ты должен в доме у Силыча взять.
– Какого еще джинна?
– Которого он в плен взял давеча, сколько лет уж тому, когда эта чертова рожа за Леной приходила, а Силыч перехватил, да и джинном в пузырек засунул. – Старуха улыбнулась, вспоминая, даже просветлела на мгновение.
– Леша, ты телевизор будешь смотреть?
– Нет.
– Ну тогда иди себе спать да не забудь Ряшку с цепи снять. А я поищу да собирать начну и тоже скоро лягу. Ты где будешь спать, опять в сарае? Не будешь перестилать?
– Угу.
– Что «угу»?
– Ничего не буду, все и так нормально. Устраивает, бабушка, все меня устраивает. Будто мне пять лет, что ты так меня пасешь…
– Васятка, иди в сарай, там поспишь, на крыше. Пять не пять – а беспокоюсь, пока жива.
– Зачем, баб Ира? У меня же Аленка. Жалко вот – Мурмана нет.
– Найдется твой Мурман. А Васька – боец хоть и никудышный, а чуткий, словно колокольчик, беду предупредит, если что. Иди, Лешенька. Кудри-то у тебя нечесаны, где гребешок? Давай расчешу. Есть у тебя гребешок?
– Расческа, что ли? До утра и так сойдет. Там где-то расческа, завтра найду, заодно с подгузниками. Спок найт, баб Ира.
– А? Как? Спокойной ночи тебе, Лешенька, тихих снов…
* * *
