— Делай, как сам решил! — махнул рукой старый Эгулэ. — Не все ж тебе за отцовское позволение прятаться, пора и самому управляться! — И полез в толпу, где как раз вешали разрисованную оленью шкуру для стрельбы в цель.
Брат лапой толкнул туесок с ягодой. Туесок покатился по земле и замер на полпути между Братом и бескрылой. С отчаянным лицом — съедят так съедят! — девчушка метнулась вперед, схватила туесок и снова забилась в свое убежище между корнями. Посидела, настороженно зыркая в сторону страшного медведя. Брат не двигался. Девчушка робко подняла крышку туеска, запустила внутрь руку и сунула горсть ягод в рот. По лицу ее разлилось блаженство. Брат довольно кивнул и шаманским жестом вытянул откуда-то кусок оленины. Дразняще помахал им. Девчонка уставилась на оленину.
— А-р-рау! Вот ты где! — неподалеку Золотая тигрица поймала вынырнувшую из круговерти Аякчан. — На! — Золотая протянула обернутый в бересту сверток. — Мы тут в племени подумали — все едино Канда за долги заберет, так пусть лучше тебе достанется, — не слишком любезно пояснила Золотая. — Что подаренное, то уже не наше.
— Мы ж вроде собираемся с Кандой разобраться? — прижимая сверток к груди, спросила Аякчан.
— Так чего, долги исчезнут? — удивилась Золотая. — Долги — это свято, взял — отдай. Не ему, так наследникам его платить придется.
— Не понимаю, — беспомощно созналась Аякчан. — Только не рассказывай никому — жрицам положено понимать все!
— В твоих медвежьих одежках тебя Канда даже с Огнем за жрицу не посчитает, — кивнула Золотая. — Иди, переодевайся!
Аякчан поглядела на Амба, облаченную в укороченный халат, на котором зеленели травы и разлапистые папоротники, точно уже пришло лето. Хищно рванула стягивающую пакет оленью жилу… Оттуда плеснуло чем-то легким, белым и голубым. Аякчан восторженно взвизгнула, кинулась Амба на шею, звонко чмокнула в щеку и побежала к ближайшему шалашу, походя сметая с пути возившегося рядом Мапа. Парень рыкнул ей вслед, но связываться с сумасшедшей голубоволосой ведьмой не стал.
Донгар неожиданно открыл глаза и даже постукивать в свой бубен перестал:
— Понял я теперь, однако, почему у мужчин — шесть душ, а у женщин — всего четыре.
— И почему? — невольно заинтересовались и Хадамаха, и Амба.
— Да потому, что одна душа у человека — в одежде, вот почему! — возмутился Донгар. — Одежду рвать — все едино что душу трепать. И менять ее не нужно, а если уж приходится, так только по необходимости, чтобы душа успела из старой одежды в новую перебраться! А вы, женщины, постоянно переодеваетесь! Вот однажды так старые штаны сняли — новые надели, потом опять новые… Душа в штанинах запуталась и вовсе потерялась, и стало у вас душ — на одну меньше! И мужиков с толку сбиваете: то дай я твою куртку постираю, то штаны новые сошью…
— Значит, когда от ваших грязных портков смердеть начинает — это все от полноты души? — очень серьезно спросила Золотая, а Хадамаха не выдержал — захохотал.
— А лучше разве — целую одну душу на тряпки расшитые променять? — запальчиво спросил Донгар.
Золотая посмотрела на Донгарову парку, болтающуюся на нем, как на вешалке, потом оттянула край своего халатика и твердо ответила:
— Лучше.
— Одна душа — в одежде, а где еще одна, которой женщинам не хватает? — посмеиваясь, спросил Хадамаха.
— Ай-ой! — Донгар заметно покраснел и покосился на тигрицу. — Она им это… не нужна. — И поняв, что от него не отстанут, неохотно пояснил: — Еще одна душа у любого мужика есть. Не только у людей, или там людей-медведей, или людей-тигров, а у всех мужиков: оленей, кабанов, зайцев, змей даже… Та душа мужика мужиком делает. И живет она в одном только месте — вот тут! — и сжав руку в кулак, Донгар аккуратно оттопырил средний палец.
Хадамаха и Золотая некоторое время пристально глядели на него и начали хохотать вдвоем.
— Чего трубите, будто олени? — поджимая обсмеянный палец, выкрикнул красный от смущения Донгар. — Мне так еще у нас в селении старый шаман рассказывал.
— Сколько тебе Дней было, когда он рассказывал? — давясь смехом, простонала Золотая.
— Четыре, однако… — пробурчал Донгар.
— Так он просто тебе не все успел дорассказать! — хватаясь за живот, простонала она. — Ой, не могу! Кто б мне самой рассказал, что буду вот так ржать — и над кем? Над черным шаманом! Не поверила бы… — на полусогнутых хихикающая Золотая отвалила в сторону.
— Покажи вам пальчик, а вы и смеяться! — обиженно буркнул Великий Черный. — Как маленькие, ей-Торум!
Этого не выдержал уже и Хадамаха и с хохотом рванул прочь. В развилке корней под старой сосной стоял пустой туесок из-под моченой ягоды и валялась обглоданная оленья косточка. Брат прокладывал дорогу к котлам с угощением, а бескрылая девушка тащилась за ним — останавливалась, потом снова догоняла. Похоже, ее терзали сомнения: то ли ее у тех котлов собираются кормить, то ли, наоборот, варить медведям на поживу.
Праздник нарастал. Раздался визг, Хадамаху завертело, закружило, пахнуло ароматом кедровой смолы, и компания разноплеменных девчонок заплясала вокруг, притопывая унтами по еще твердой от Ночных морозов земле.
— Иняку, иняку, давайте играть в старуху-иняку! — завопили они, хватая Хадамаху за руки.
— Я не могу, я… Мне помогать надо!
— Ничего тебе не надо! — вмешалась неожиданно появившаяся мама, одобрительно усмехнулась на миг присмиревшим девчонкам. — С отца пример бери — к кострам не лезет, под ногами у женщин не путается, сели себе с господином жрецом и Сероперым и араку пьют. Побились об заклад, на кого раньше подействует! — Мама улыбнулась с полной уверенностью, что уж медвежья башка ее мужа действию араки не подвержена.
Хадамаха, наоборот, заволновался:
— Поганец этот Сероперый! У птиц в головах то ли что-то такое есть, то ли, наоборот, не хватает — они вовсе опьянеть не могут! Он победит!
— А почему отец этого не знает? — подозрительно спросила мама.
Ну конечно, слова сына ей не указ, он же маленький такой медвежонок!
— Потому что отец в городской страже не служил, пьяных с улиц не подбирал… и стражницких баек, кто как пьет, тоже не слышал! Забирай его оттуда, пока он не проиграл! На что хоть спорили?
— Да на поцелуй! — досадливо ответила мама, уже высматривая спорщиков у бочонков с аракой.
— Чей, отца? — ужаснулся Хадамаха.
— Хуже! Кто проиграет, тот целует тетю Хаю в любом облике: хоть человечьем, хоть медвежьем!
— А, ну тогда господина жреца можешь оставить! — хищно ухмыльнулся Хадамаха.
— И за что ты его не любишь? — Мама углядела засевших между бочонков спорщиков и двинулась к ним, на ходу бросив: — Развлекай девушек, развлекай!
— Иняку, иняку! Бабушка, будешь нашей иняку! — девчонки ухватили ковыляющую мимо незнакомую старушонку и волокли ее в центр круга. В руку Хадамахе протиснулась девчоночья ладошка, и оказавшаяся рядом молоденькая Амба улыбнулась ему кокетливо и хищно.
