— Вы ошибаетесь, — говорю я.
— Нет, не ошибается, — отвечает за него миссис Саксби.
— Возможно, даже сейчас вы лжете. Оба лжете!
— Могли бы... — Она постукивает пальцем по губам. — Но нет, милая девочка, мы правду говорим.
— Но мой дядя, — опять начинаю я, — и дядины слуги. Мистер Пей, миссис Стайлз...
Но вспоминаю вдруг плечо мистера Пея, на котором он нес меня к леднику, и его слова: «Строите из себя благородную даму, да?» А потом, потом — жесткая хватка миссис Стайлз, когда она дышит мне в лицо: «Почему ваша мать, при всем ее богатстве, оказалась дрянью!..»
Я поняла, все поняла. Кольцо все еще у меня в руках. И с плачем я швыряю его на пол — как когда-то в детстве с досады швыряла чашки и блюдца.
— Будь он проклят! — кричу я. Вспоминаю, как стояла возле дядиной кровати с бритвой в руке. «Обманутое доверие». — Проклят!
Ричард кивает. Я оборачиваюсь к нему:
— И вы будьте прокляты, вместе с ним! Все это время вы — вы знали! Что ж не сказали мне тогда, в «Терновнике»? Думали, так я вернее соглашусь бежать с вами? Зачем было так долго ждать и тащить меня сюда — в эту дыру! — чтобы поразить этой новостью?
— Поразить новостью? — отвечает Ричард со странной усмешкой. — Мод, милая моя Мод, вы опережаете события.
Я не понимаю, о чем он. Да и не пытаюсь понять. Я думаю о дяде, о матери — как она, больная и несчастная, забрела сюда...
Ричард приглаживает усы.
— Миссис Саксби, — спрашивает он, — не найдется ли у вас чего-нибудь выпить? У меня что-то в горле пересохло. Это у меня предчувствие такое. Как в казино, когда раскручивают рулетку, или в театре, перед тем как выпустят фей.
Миссис Саксби, помедлив, направляется к полке, открывает ящик, достает оттуда бутылку. И еще три стакана с золотым ободком. Протирает их слегка, поводив по юбке.
— Надеюсь, мисс Лилли, вы не думаете, что это херес, — говорит она, наливая. В спертом воздухе тесной каморки сразу запахло чем-то терпким. — Хереса в спальне дамы я не потерплю, но вот рюмочку хорошего бренди — только для поднятия духа, — что в этом плохого, одна только польза.
— Плохого — ничего, — кивает Ричард.
Протягивает мне стакан, я так плохо соображаю от волнения и злости, что без раздумий беру у него стакан и залпом выпиваю, словно это вино.
— Видна сноровка, — говорит миссис Саксби одобрительно.
— Особенно если на бутылке надпись: «Лекарство». Да, Мод?
Я не отвечаю ему. Бренди обжигает. Я сажусь на край кровати и развязываю тесемки плаща. В комнате стало почти темно: скоро ночь. Каминный экран из конского волоса кажется совсем черным, на полу от него густая тень. Стены — они оклеены бумажными обоями, где в цветочек, а где в ромбик — потемнели и словно надвинулись грозно. Рисунок кисейного шарфа проступает на фоне окна: за ним жужжит и бьется о стекло муха.
Я сижу, уронив голову на руки. Разум мой, как и все в этой комнате, окутывает тьма, мысли текут, но все они довольно бессвязные. Я не задаю вопросов — хотя непременно задала бы, если бы речь шла о какой-нибудь другой девочке, — не спрашиваю, зачем они заманили меня сюда, что собираются со мной сделать, зачем им понадобилось одурачивать меня и запутывать. И дядя мой — каков злодей! «Моя мать, доведенная до отчаяния, пришла сюда и лежала, истекая кровью, в этом разбойничьем логове. И не безумная, нет, не безумная...»
Наверное, выражение лица у меня странное. Ричард говорит:
— Мод, взгляните на меня. Забудьте о дяде и о дядином доме. Забудьте о той женщине, о Марианне.
— Я буду думать о ней, — отвечаю, — я буду думать о ней, как всегда думала: как о дуре! Но мой отец — вы сказали, он из благородных? И я у них была сиротой столько лет... А отец мой жив? Неужели он ни разу...
— Мод, Мод, — говорит он, вздыхая и возвращаясь на прежнее место, к двери. — Оглянитесь вокруг. Вспомните, как вы оказались здесь. Думаете, я выманил вас из «Терновника», только чтобы поведать семейные тайны — и все?
— Не знаю я! Откуда мне знать? Если бы мне дали время подумать. Если бы...
Но миссис Саксби подходит ко мне и легонько касается моей руки.
— Подождите, милая девочка, — говорит она ласково. Подносит палец к губам, подмигивает. — Наберитесь терпения и выслушайте. Вы не всю мою историю выслушали. Главное еще впереди. Помните, там была молодая дама, вся такая несчастная. Потом отец ее, и брат, и здоровенный мужик. Через час должны были пожаловать. И еще малышка, и я спрашиваю: «Как назовем ее? Как насчет вашего имени, Марианна?» — и дама говорит, что скорее проклянет ее, чем так назовет. Вспомнили? «Вы говорите, она дочь настоящей леди, — продолжает бедняжка, — но скажите, разве это не зарок того, что она будет несчастлива? Пусть у нее будет самое простое имя, — говорит она, — как у простолюдинки. Я хочу назвать ее просто».— «Ну так и назовите», — говорю я, чтобы как-то ее подбодрить. «Сейчас, — говорит она. — Сейчас. Была у меня одна служанка — она была очень добра ко мне, не то что отец с братом. Назову в ее честь. Назову ее...»
— Мод, — говорю я обреченно. И сижу, потупившись. Но когда миссис Саксби умолкает, я поднимаю глаза. Как загадочно она смотрит! И молчит загадочно. Тихо качает головой. Вздыхает, потом произносит:
— Сьюзен.
Ричард зажимает ладонью рот. Комнату и весь дом окутывает тишина. Мысли мои, и без того путавшиеся, совсем смешались. Сьюзен. Сьюзен. Главное — не подавать виду, как глубоко потрясло меня прозвучавшее только что имя. Сьюзен. Ничего не говорить. Не шевелиться — не то дрожь выдаст меня с головой. Только смотреть, не отрываясь, в лицо миссис Саксби. Она, сделав еще один большой глоток бренди, отерла губы. Подходит ко мне и усаживается рядом на кровать.
— Сьюзен, — говорит она снова. — Так назвала ее та дама. Какой стыд — назвать девочку именем служанки, правда ведь? Но что я могла на это сказать? Бедняжка, она и впрямь рассудком-то помутилась: слезами обливается и кричит: мол, сейчас отец нагрянет, и отнимет девочку, и станет настраивать против родной матери. «О, как мне спасти ее? — говорит. — Кому угодно готова ее отдать, только бы не им с братом. Что мне делать? О, миссис Саксби, лучше бы они взяли ребенка какой-нибудь другой бедной женщины, не моего!»
Щеки ее пылают. В уголке глаза, на правом веке, бьется, пульсирует жилка. Она прижимает ее рукой, потом снова пьет из стакана и снова утирает рот.
— Именно так она и сказала, — говорит она, но уже спокойнее. — Именно так и сказала. И как только она это сказала, детки в моем доме словно услышали ее слова — все разом как заплачут! Все они плачут одинаково, если, конечно, вы им не мать. Ну, для нее так и было, в общем. Я помогла ей подняться наверх, к той самой двери. — Она кивком указывает наверх.
Ричард, подпиравший дверь плечом, шевельнулся — дверь скрипнула.
— ... И у самой двери остановилась. Смотрит на меня, я понимаю, что у нее на уме, и сердце мое холодеет. «Нет, нельзя!» — говорю я. «Почему же? — отвечает она. — Вы же сами сказали, дочь мою воспитают как истинную леди. Почему бы не отдать вместо нее какую-нибудь бедную сиротку — бедняжка, конечно, тоже хлебнет горя! Но клянусь, что за это я отдам ей половину своего состояния, а Сьюзен получит другую половину. Она ее получит, если вы сейчас возьмете ее у меня и воспитаете честной и порядочной, и не станете рассказывать ей о наследстве, чтобы она росла в бедности и могла почувствовать, чего оно стоит! Разве у вас нет, — спрашивает, — какой-нибудь сиротки, которую мы могли бы отдать моему отцу вместо Сьюзен? Разве нет? Разве нет?! Ради всего святого, скажите, что есть! У меня в кармане платья пятьдесят фунтов. Я их вам отдам! Я вам еще больше пришлю, если только вы поможете мне и никто, ни одна живая душа, об этом не узнает!»
