— Вы лжете, — говорю я.
— Нет. Это чистая правда.
— Как это — ее план? — не понимаю я. — Она что, послала вас в «Терновник», к дяде? А еще раньше — в Париж? К мистеру Хотри?
— Она послала меня к вам. Не важно, какими окольными путями я до вас добрался. Может, я и сам проделал бы тот же путь, не подозревая, что за всем этим стоит. Я мог бы и мимо вас пройти и не заметить! И многие мужчины могли бы. Но у них не было бы направляющей руки миссис Саксби.
Я смотрю мимо них.
— Значит, она знала о моем богатстве, — говорю я, чуть подумав. — Так и другие знали, я полагаю. Кого она знает-то — дядю? Или кого-то из слуг?
— Она вас знает, Мод. Прежде всего вас.
Женщина поднимает голову и смотрит на меня — и кивает.
— Я знала вашу мать, — говорит она.
Мою мать! Рука моя тянется к горлу — странно, но материнский портрет лежит в моих вещах, рядом с драгоценностями, ленточка вся истерлась, я не надевала его столько лет... Моя мать! Я приехала в Лондон, чтобы наконец избавиться от нее. А теперь вдруг мне вспомнилась ее могила в дальнем конце парка — никто за ней не ухаживает, не подстригает траву, по белой плите расползается плесень.
Женщина не сводит с меня глаз. Рука моя безвольно падает.
— Я вам не верю, — говорю я. — Моя мать, говорите? Как ее звали? Ну, отвечайте же!
Она отводит глаза.
— Я знаю, — произносит она, — но пока не скажу. Могу лишь сказать, на какую букву начинается ее имя. Это «М» — ваше имя тоже с этой буквы начинается. И вторую букву скажу: это «А». И в вашем имени она тоже есть! Правда, в следующей букве будет отличие. Это «Р»...
Она знает, точно — знает! Но откуда? Я внимательно смотрю на ее лицо — какие у нее глаза, какие губы. Что-то в ее лице кажется мне знакомым. Но что? И кто она?
— Санитарка, — говорю я. — Вы были санитаркой...
Но она только качает головой, она улыбается:
— Ну нет, разве это возможно?
— Тогда вы не все знаете! — говорю я. — Вы не знаете, что я родилась в сумасшедшем доме!
— Разве? — прерывает она меня. — С чего вы взяли?
— Думаете, я не помню, где выросла?
— Возможно, вы запомнили дом, где жили совсем крошкой. Каждый из нас помнит. Но это не значит, что именно там вы и появились на свет.
— А я уверена, — отвечаю я.
— Вам так внушили, полагаю.
— Все слуги в дядином доме знали об этом!
— Им, наверное, тоже так сказали. Но это не значит, что все это правда. Может, и правда. А может, и нет.
Говоря так, она переходит от умывальника к кровати, медленно и грузно садится. Смотрит на Ричарда. Трогает красной рукой мочку уха. Потом говорит как бы между прочим:
— Как вам ваша комната, Джентльмен? — Я наконец понимаю, что это его кличка среди воров. — Все в порядке?
Он кивает. Она снова обращается ко мне.
— Мы держим эту комнату, — продолжает она тем же новым, непринужденным, пугающе дружелюбным тоном, — на тот случай, если Джентльмен заглянет погостить. Наверху — особая комната, и чего только она не повидала! Многих приютила. Люди приходят сюда тайком, — она изображает притворное удивление,— ну впрямь как вы! — чтобы отсидеться денек-другой, потом живут неделю, две недели, а может, и дольше — и никто ни о чем не пронюхает! Все шито-крыто! Вот, например, полицейские хотят поговорить с каким-то парнем — ищут, а найти не могут. Понимаете почему? А потому, что он здесь. Приходят к нам парни, девушки, ребятишки, дамы...
На последнем слове она внезапно умолкает. Похлопывает по одеялу.
— Не желаете ли присесть, милая? Нет? Хм... Может, потом...
На кровати стеганое одеяло из разноцветных квадратиков, грубой вязки, стачанных через край. Она в волнении теребит шов.
— Так о чем я говорила? — спрашивает она, глядя на меня.
— О дамах, — подсказывает Ричард.
Она поднимает вверх указательный палец.
— Верно, — говорит она. — О дамах. Конечно, настоящие благородные дамы сюда редко заглядывают, и на это у них свои резоны. Но одну из них я хорошо запомнила, она пришла к нам... как давно это было? Шестнадцать лет назад? Семнадцать? Или восемнадцать?.. — Она все разглядывает мое лицо. — Вам может показаться, это большой срок — целая жизнь... Но поживите с мое, милая девушка, скажу я вам. Годы бегут, не углядеть. Как слезы.
Она вскидывает голову, тяжко вздыхает. Молчит, выжидает. Но я стою, боясь шелохнуться, молчу и жду, что будет дальше. И она продолжает.
— Так вот, та самая благородная дама, — говорит она, — была не намного старше вас. Но она так влипла! Она узнала обо мне от одной женщины в Боро — та помогала девушкам в затруднительном положении. Вы понимаете, о чем я, милая? Она помогала девушкам, чья честь оказывалась под угрозой. Возвращала им честь, так сказать. — Она брезгливо морщится, машет рукой. — Я этим никогда не промышляла. Я так думаю: если появление его на свет не угрожает твоей жизни, то рожай, потом можно продать, или, еще лучше, отдать мне, я потом сама продам! Тем, кому нужны ребятишки: слуги там или подмастерья, а может, и просто усыновить хотят. Знаете ли вы, милая девушка, сколько таких людей? И таких, как я, кто предлагает им этих детишек? Не знали?
Я по-прежнему молчу. Она опять теребит покрывало.
— Ну вот, должно быть, та дама, о которой я рассказываю, тоже об этом не знала, пока не пришла ко мне. Бедняжка. Та женщина из Боро пыталась помочь ей, но было слишком поздно, ей только хуже стало. «Где ваш муж? — спросила я первым делом. — И где ваша мама? Где все ваши? Они не придут за вами?» Она отвечала, что не придут. Мужа у нее не было — в том-то вся и беда, разумеется. Мать ее умерла. Она сбежала из большого богатого дома, в сорока милях от Лондона — на реке, сказала...
Она кивает, по-прежнему буравит меня взглядом. Я вся похолодела.
— Отец и брат ее пустились за ней в погоню и, вероятно, убили бы на месте, но в Боро им ни за что ее не найти, в этом она мне поклялась. А что до джентльмена, из-за которого случились все эти неприятности, ну, когда он говорил, что любит ее, — так вот, у него была жена и собственный ребятенок, так что он бросил ее в беде и умыл руки. Ну, от джентльмена другого и не ждешь. А мне это только на руку! — Она лукаво улыбнулась. — Дама-то была при деньгах. Я впустила ее, отвела наверх. Может, и напрасно я это сделала. Мистер Иббз вот отговаривал. Потому что у меня в те поры уж пять или шесть малюток в доме кормилось, и замученная я была ужас как, тем более что своего ребеночка родила незадолго до того — он умер...— При этих словах она изменилась в лице и прикрыла глаза ладонью. — Нет, хватит, не буду об этом.
Помолчав минуту-другую, она обводит комнату взглядом, словно пытается вспомнить, на чем остановилась. Кажется, вспомнила. Поборов смущение, она продолжает свой рассказ. Заглядывает мне в глаза, показывает рукой куда-то вверх. Я поднимаю глаза и смотрю, куда она указывает. Это всего лишь потолок, грязно-желтый, в серых пятнах копоти от ламп.
