И так повторяется три ночи кряду. А потом происходит вот что.
Ричард придумал водить нас к реке. Он усаживает Сью подальше от меня, на перевернутую лодку, а сам, как всегда, топчется возле меня, словно наблюдает, как я рисую. Я уже столько раз тычу кистью в одну и ту же точку, что картон вспучился, того и гляди, прорвется, но я упорно продолжаю малевать, а он то и дело наклоняется ко мне и шепчет сердито:
— Черт побери, Мод, как вы можете так спокойно сидеть? А? Слышите — часы бьют? — Это пробили часы в «Терновнике», звон далеко раскатился над водой. — Вот еще час прошел, а ведь мы могли провести его на свободе. Вместо этого мы по вашей милости сидим тут...
— Вы не подвинетесь? — говорю я. — Вы загораживаете мне свет.
— А вы — мне, Мод. Видите, как легко можно убрать эту тень? Еще одно усилие... Видите? Да смотрите же! Не желает! Ей нравится ее работа! Эта... Нет, дайте мне спичку, я сожгу ее к чертям!
Я оглядываюсь на Сью.
— Тише, Ричард.
Но дни становятся теплее, и наконец приходит день такой безветренный и душный, что от жары ему становится невмоготу. Он расстилает пальто на земле и ложится, надвинув на глаза шляпу. Некоторое время я наслаждаюсь покоем и безмятежностью: слышно лишь, как лягушки выводят рулады в камышах, да плещет о берег вода, да щебечут птицы. Или по реке проплывет суденышко. Я наношу на картон мазки, едва касаясь, двигая кистью еле-еле, словно во сне, — меня и впрямь разморило.
Но раздается смешок Ричарда — я чуть кисть не выронила. Оборачиваюсь к нему. Он смотрит на меня, прижав палец к губам.
— Полюбуйтесь-ка, — тихо шепчет и кивает на Сью.
Она все так же сидит у перевернутой лодки, только голову запрокинула на полусгнившее деревянное днище, ноги-руки раскинула. Прядь волос внизу потемнее, потому что она все время тянет их в рот, змеится до самых губ. Глаза закрыты, дыхание ровное, безмятежное. Она спит. Солнце светит ей в лицо, золотит острый подбородок, ресницы, потемневшие веснушки. Меж краем перчаток и рукавами плаща две бледные розовеющие полоски.
Я перевожу взгляд на Ричарда — встречаюсь с ним глазами, — потом поворачиваюсь к своему этюду.
— У нее лицо обгорит, — тихо говорю я. — Может, вы ее разбудите?
— Я? — фыркает он. — Там, откуда она вышла, нечасто видят солнечный свет. — Он сказал это почти умильно, но мне показалось, с насмешкой, а потом добавил шепотом: — Не то что там, куда она попадет. Бедняга — пусть поспит. Она спит с тех самых пор, как я нашел ее и привез сюда, да только она пока об этом не знает.
Похоже, мысль кажется ему занятной. Он потягивается, зевает и встает. Чихает. В такую жару простудиться недолго. Он сопит. Достает из кармана носовой платок, извиняется, хрюкает.
Сью все спит, не просыпается, лишь головой повела и брови нахмурила. Ее рот полуоткрыт. Прядь волос спадает со щеки, по-прежнему закрученная и остренькая на конце. Я было коснулась кистью своей осыпающейся картины — теперь же стою с кистью на весу и смотрю на нее спящую. И все. Ричард снова сопит, тихо ругает жару, весну и все такое. И мне кажется, как уже бывало прежде, что он присматривается. Ко мне. Наверное, в этот момент у меня с кисти капнуло — потому что потом на синей материи платья я обнаружу черное пятнышко краски. Я не замечаю, что краска капает, и, должно быть, то, что я этого не замечаю, как раз меня и выдает с головой. Или то, как я смотрю. Она снова хмурится. Я все смотрю. Потом отвожу взгляд и вижу глаза Ричарда.
— Ну, Мод...
Вот и все, что он сказал. Но по его реакции мне наконец становится понятно, как же сильно меня к ней тянет.
Какое-то время ничего не происходит. Потом он подходит ко мне и хватает за запястье. Кисть падает.
— Быстро пошли, — говорит он. — Быстрей, пока она не проснулась.
И ведет меня, спотыкающуюся, вдоль камышей. Мы шагаем вниз по течению, туда, где река и стена делают поворот. Когда мы останавливаемся, он кладет мне руки на плечи и стискивает.
— Ну, Мод, — произносит он снова. — А я-то думал, это совесть или какая другая слабость. Но такого...
Я прячу лицо, а он смеется.
— Не смейтесь! — Я пытаюсь вырваться. — Нечего смеяться.
— Не смеяться? Да скажите еще спасибо, что хоть смеюсь, а не чего похуже. Знаете ли вы — вы-то точно знаете, — как подобные дела могут распалить мужчину. Благодарение Господу, я не столько джентльмен, сколько жулик: у меня другие понятия. Вы любите себе — да и черт с вами, мне-то что... Не дергайтесь, Мод! — Я попыталась выкрутиться из его цепких объятой. — По мне, так любите себе, и черт с вами, — повторяет он. — Но из-за этого лишать меня моих денег — тянуть время, забыв про наш уговор, про наши надежды, про собственное свое светлое будущее, — вот этого не будет. Хотя бы потому, что теперь я знаю, что такое важное нас здесь держало. А теперь — пускай она проснется. Уверяю вас, мне так же неудобно, как и вам, когда вы крутитесь! Пусть проснется и хватится нас. И пусть посмотрит, что мы тут делаем. Вы не хотите изображать ласку? Ладно. Тогда я буду держать вас здесь, пока она не найдет нас и не решит наконец, что мы любим друг друга. И это будет как раз то, что надо. Стойте смирно!
Отвернув лицо, он кричит. Крик его эхом разносится над рекой, в дрожащем от зноя воздухе, и тает вдали.
— Это ее разбудит, — поясняет он мне.
Я дергаю плечом:
— Мне больно.
— Стойте как влюбленная — и я буду сама нежность. — Он снова улыбается. — Представьте, что я — это она. Ой! — (Это я попыталась ударить его.) — У вас что, синяков давно не было? Я могу и посильнее...
Он еще крепче сжимает меня, так, что я уже не могу пошевелиться. Он высокий и сильный. Пальцы его смыкаются вокруг моей талии — как полагается на любовном свидании. Я все пытаюсь вырваться — и так мы стоим, потные и красные, как борцы на ринге. Но, наверное, издалека можно подумать, что это у нас любовные объятия такие.
В конце концов я устала вырываться. Солнце все припекает. Лягушки квакают, вода плещет в камышах. Но день не радует: на меня словно пелена опустилась, вязкая и душная.
— Простите меня, — говорю я еле слышно.
— Не за что извиняться, во всяком случае сейчас.
— Я просто...
— Вы обязаны быть сильной. Вы же сильная, я сам сколько раз убеждался.
— Это только...
Но что — только? Что я могла сказать ему? Только что ее голова была у меня на груди, когда я просыпалась. Что она согрела мне замерзшие ноги своим дыханием. Что подточила мне зуб серебряным наперстком. Что принесла мне бульон — чистый бульон — вместо вареного яйца и радовалась, когда я его выпила. Что в одном глазу у нее темное пятнышко. Что она считает меня хорошей...
Ричард смотрит мне в лицо и говорит:
— Послушайте меня, Мод. — Он меня крепко держит. Я как тряпичная кукла в его руках. — Послушайте! На ее месте могла быть другая девушка. Могла быть Агнес! Ну? Но это та девушка, которую нам надо обмануть и упрятать в темницу, чтобы самим стать свободными. Эту девушку заберут врачи, без лишних вопросов. Вы не забыли наш план?
