Вместо обычных шерстяных чулок на ней были черные шелковые, что я подарила. Горничные надели новые чепцы, с рюшечками. А Чарльз, поваренок, причесался и даже сделал пробор, прямой и ровный, как стрела. Он сидел на табурете перед очагом, начищал сапог Джентльмена и насвистывал.
Он был того же возраста, что и Джон Врум, но только не смуглый, а светленький.
Он сказал:
— Мистер Риверс говорит, что в Лондоне показывают слонов. Он говорит, их держат в специальных загонах в тамошних парках, как овец, и любой мальчишка может заплатить шесть пенсов и покататься на слоне. Что скажете, миссис Стайлз?
— Да неужели?! — воскликнула миссис Стайлз.
На ворот своего платья она приколола брошь. Это была траурная брошь, с черными волосами.
«Слоны!» — хмыкнула я. Я видела, что Джентльмен тут как петух в курятнике, и все они трепещут перед ним. Они говорили, что он очень красив. Что не всякий герцог может похвастать таким же обхождением, кто-кто, а он знает, как вести себя со слугами. Говорили, как повезло мисс Мод, что такой умный молодой человек, как он, вновь решил посетить этот дом. Если бы я сейчас встала и выложила им всю правду — что они все простофили, что мистер Риверс — исчадие ада, что он хочет жениться на Мод, украсть ее денежки и до самой смерти держать ее под замком, — если бы я встала и выложила им все это, они бы мне не поверили. Сказали бы, что я спятила.
Такие люди всегда готовы поверить благородным джентльменам, а не служанкам вроде меня.
И конечно же, ничего такого я им не рассказала, держала свои мысли при себе. За чаем миссис Стайлз сидела на удивление тихо и только теребила брошь. Мистер Пей унес газету с собой в уборную. Ему пришлось подать мистеру Лилли за ужином два сорта доброго вина, и, пожалуй, он единственный не был рад приезду Джентльмена.
По крайней мере, мне казалось, что я рада. «Ты же рада, — говорила я себе, — просто этого не осознаешь. Ты почувствуешь это, когда окажешься с ним один на один». Я надеялась, мы найдем способ поговорить с глазу на глаз, ну, может, не сразу, а через день-другой. Однако прошло целых две недели, прежде чем мы встретились. Ибо, конечно же, мне не положено было одной, без Мод, появляться в парадных помещениях. Я никогда не видела его комнаты, а он не заглядывал в мою. Кроме того, дни в «Терновнике» были расписаны по минутам, все делалось по раз и навсегда заведенному порядку, как в часовом механизме, и никаких изменений не предполагалось. Мы просыпались под бой часов, после этого все начинали перемещаться из комнаты в комнату, каждый по своей дорожке, пока вечерний звон не зазывал нас обратно в постель — спать. Я представляла себе, что в полу для каждого из нас проложен желобок, и мы скользим по нему, как фигурки в заводной шкатулке. А где-нибудь сбоку дома приделана ручка, которую вращает какая-нибудь гигантская невидимая рука. Порой, когда за окном сгущалась тьма или наплывал туман, я представляла себе эту ручку, и мне казалось, я даже слышу, как она, вращаясь, скрипит. И мне становилось страшно: что, если ее вдруг перестанут крутить?
Вот что делает с человеком сельское житье.
С приездом Джентльмена механизм словно сильно встряхнули. Рычаги заскрипели, фигурки покачнулись, и прочертились новые желобки, а потом движение продолжилось, тихо и гладко, как прежде, только добавилось новых сцен. Мод теперь не ходила к дядюшке читать ему вслух, пока он занимался. Она оставалась в своих комнатах. Мы с ней шили, играли в карты или шли гулять к реке или к тисовым деревьям — смотреть на могилы.
А что касается Джентльмена, то он вставал в семь и завтракал, лежа в постели. Еду ему приносил Чарльз. В восемь он приступал к работе с гравюрами мистера Лилли. Мистер Лилли сам присутствовал при этом и давал советы. Над своими картинками он трясся не меньше, чем над книжками, и даже выделил Джентльмену особую комнату для занятий, правда, она оказалась еще темнее и теснее, чем библиотека. Полагаю, гравюры были старые и жутко ценные. Я их ни разу не видела. И никто не видел. У мистера Лилли и у Джентльмена были ключи, они запирались там, а когда уходили, закрывали комнату на замок.
Работали они до часу дня, потом им приносили второй завтрак. Мы с Мод завтракали в одиночестве. Молча. Она порой вообще не притрагивалась к пище, сидела и ждала чего-то. Потом, в четверть второго, собирала рисовальные принадлежности — краски и карандаши, бумагу и картонки, деревянный угольник — и складывала их в определенном порядке, чтобы держать наготове. Мне не разрешалось помогать. Если кисть падала на пол и я поднимала ее, она снова все сгребала в кучу — бумагу, карандаши, краски, угольник — и принималась раскладывать заново.
Я поняла, что мне к этим вещам лучше не прикасаться. Можно только смотреть. А потом, когда часы били два пополудни, мы обе начинали прислушиваться. Ровно через минуту входил Джентльмен, чтобы преподать ей очередной урок.
Вначале занятия проходили в гостиной. Он клал на стол яблоко, грушу, рядом ставил кувшин с водой, а потом стоял и кивал, пока она зарисовывала все это на картонке. Кисточкой она махала так же умело, как лопатой, но Джентльмен брал ее мазню и, держа на вытянутой руке, кивал или, прищурившись, изрекал:
— Говорю во всеуслышание, мисс Лилли, у вас определенно выработался стиль!
Или:
— Прошел всего лишь месяц, а какой прогресс в линиях!
— Вы правда так считаете, мистер Риверс? — спрашивала она, заливаясь краской до самых ушей. — А по-моему, груша слишком плоская. Может, мне еще поработать над перспективой?
— Перспектива, конечно, пока хромает, — отвечал он ей на это. — Но ваш талант, мисс Лилли, важнее техники. Вы видите самую суть. Мне страшно рядом с вами стоять! Боюсь, от вашего взора не укроется то, что я так долго и тщательно пытался скрывать.
Так или примерно так он говорил, сперва громко и уверенно, но постепенно голос его становился все тише, все доверительнее, он даже начинал запинаться и придыхать, а она делалась похожей на куклу из воска, которую поставили слишком близко от огня. И принималась с новым усердием срисовывать фрукт, но вместо груши на сей раз получался банан. Тогда Джентльмен говорил, что света маловато или что кисть никуда не годится.
— Если бы я мог свозить вас в Лондон, мисс Лилли, показать мою мастерскую!
Это уже была сказка, которую он сочинил про себя: богемная жизнь в Челси, в собственной мастерской...
Он сказал, что знаком со многими интереснейшими художниками.
— И художницами? — спросила Мод.
— Конечно, — отвечал он. — Разумеется, не все обязаны разделять мое мнение, у людей ведь разные вкусы. Посмотрите сюда: эту линию надо провести тверже, увереннее.
И он подходил к ней и клал свою руку поверх ее руки. Она оборачивалась к нему:
— Не скажете ли мне, что вы имеете в виду? Вы можете говорить откровенно. Я не ребенок, мистер Риверс!
— Вы — нет, — отвечал он тихим голосом, глядя ей прямо в глаза. — В конце концов, — продолжал он, — убеждения мои достаточно скромны. В том, что касается женского пола и основ миропорядка. Но есть нечто, мисс Лилли, чем должен обладать только ваш пол.
