— Вы замерзнете, — сказала я. — Пойдемте домой. Мы уже долго гуляем.
И взяла ее под руку. Это вышло у меня машинально. Рука ее была как деревянная. Но на следующий день — или, может, еще через день — она уже сама взяла меня под руку, и рука была вполне живая. А потом уже мы стали запросто ходить под ручку... Или мне так показалось, не знаю... И лишь много позже я задалась этим вопросом и попыталась вспомнить, как все произошло. Но точно могу сказать лишь одно: что было время, когда мы ходили порознь, а потом настало время, когда ходили парой.
В конце концов, она была всего лишь девчонка, хоть и называлась «леди». Всего лишь девчонка, которая была лишена простых радостей жизни. Как-то, перебирая вещи в одном из ящиков стола, я обнаружила колоду карт. Она сказала, что, должно быть, это карты ее мамы. Она различала масти, но не более того — валетов, например, она называла кавалерами! — и я показала ей, как играть в самые простые игры, мы в Боро частенько в них играли: в «козла» и в «пьяницу». Сперва мы играли на спички и на щепочки, а когда в другом ящике обнаружили коробочку с фишками из перламутра в виде рыбок, ромбиков и полумесяцев, то стали играть на них. Перламутр был гладкий и прохладный на ощупь — то есть я хочу сказать, пощупать-то могла одна я, потому что Мод, конечно же, играла в перчатках. А когда она выкладывала карту, то клала ее на нижнюю ровненько, уголок к уголку. Глядя на нее, я и сама стала так делать.
За картами мы болтали. Ей нравились мои рассказы про Лондон.
— Он и правда такой большой? — удивлялась она. — И там есть театры? И эти... как их... модные дома?
— И рестораны. И всевозможные магазины. И парки, мисс.
— Парки, как у моего дядюшки?
— Ну вроде того, — отвечала я. — Только, разумеется, там полно людей. Вы как, ходите или пропускаете?
— Хожу. — И она выкладывала карту. — Так вы говорите, там полно людей?
— У меня больше. Вот. Так что у меня три рыбки — против ваших двух.
— Как вы хорошо играете!.. Так вы говорите, там полно народу?
— Конечно. Только там темно. Снимете?
— Темно? Правда? А мне говорили, Лондон весь в огнях. Там висят такие большие лампы — газовые, кажется?
— Да, газовые, и горят как бриллианты! — говорила я. — В театрах и больших залах. Там танцы, мисс, — танцуют ночи напролет...
— Танцуют, Сью?
— Танцуют, мисс. — Выражение ее лица изменилось. Я отложила колоду. — Вы, конечно, любите танцевать?
— Я... — Она покраснела и потупилась. — Меня этому не учили. А как вы думаете, — сказала она, заглядывая мне в глаза, — могу я, живя в Лондоне... то есть я хочу сказать, если бы я вдруг там оказалась... как вам кажется, я могу быть лондонской дамой и при этом не танцевать?
— Наверно... Но вы можете научиться! Найдете учителя танцев, и...
— Правда? — Она просияла, но потом покачала головой: — Ну, не знаю...
Я догадалась, о чем она думает. Она подумала о Джентльмене, о том, что он скажет, если узнает, что она не умеет танцевать. И обо всех тех девушках, которых он может встретить в Лондоне и которые, в отличие от нее, прекрасно танцуют.
По всему было видно, что она переживает. Выждав минуту-другую, я сжалилась.
— Следите за мной, — сказала я и встала. — Это очень просто, смотрите...
И показала ей пару движений из разных танцев. Потом заставила ее подняться и повторить их вместе со мной. Я держала ее за руки, а она стояла как истукан и испуганно смотрела под ноги. Туфельки ее вязли в турецком ковре. Я отвернула край ковра, и дело пошло на лад, она стала двигаться увереннее. Я показала ей жигу, а потом польку.
Я сказала:
— Ну вот, а теперь — полетели.
Она вцепилась в мое платье — я уж думала, порвется.
— Вот так, — поправляла я.—А теперь так. Я джентльмен, запомните. Конечно, с настоящим мужчиной было бы лучше...
Она снова споткнулась, и мы разлетелись в разные стороны и плюхнулись на разные стулья. Она схватилась за бок. Запыхалась, и щеки у нее разрумянились пуще прежнего. Лицо лоснилось от пота. Юбка топорщилась, как у голландской девушки, каких изображают на тарелках.
Она перехватила мой взгляд и улыбнулась, но испуг в ее глазах все еще не прошел.
— Я буду танцевать! — сказала она. — В Лондоне. Правда, Сью?
— Правда, мисс, — поддакнула я. И в ту минуту я действительно в это верила.
Я протянула ей руку, и мы сделали еще один круг. И лишь потом, когда мы остановились и ей стало холодно, когда она встала перед камином согреть замерзшие руки, — только тогда до меня дошло, что, конечно же, никогда ей не танцевать в Лондоне.
Потому что — хоть я и знала, какая участь ее ждет, знала почти наверняка и даже сама расставляла ей сети, — я смотрела на нее скорее как на героиню какой-нибудь сказки или пьесы. Мир, в котором она жила, был таким необычным, таким застывшим и замкнутым, что настоящий мир — мир нормальных людей, где ведется двойная игра, где я сижу над фаршированной свиной головой со стаканом флипа, а миссис Саксби и Джон Врум хохочут, пытаясь представить, что я буду делать со своей долей богатств, украденных Джентльменом,— этот знакомый мир казался отсюда куда более жестоким, но таким далеким, что жестокость эта уже не имела значения. Сначала я говорила себе: «Вот приедет Джентльмен, и я сделаю так-то» — или: «Когда он упрячет ее в сумасшедший дом, я сделаю то-то». Но, подумав так, я смотрела на нее, и мысли мои терялись, забывались, и все кончалось тем, что я принималась расчесывать ей волосы или поправлять пояс ее платья. Не то чтобы я ее жалела — во всяком случае, не тогда и не очень-то. Просто, наверное, мы с ней слишком много времени провели вместе, так что теперь лучше вовсе не думать о том, что ее ждет, чем знать и чувствовать себя при этом мерзавкой.
Конечно же, она ни о чем таком не подозревала... Она была вся в своих мечтах. Она любила поговорить, но чаще молчала и думала о своем. Я видела, как меняется при этом ее лицо. По ночам я лежала рядом с ней и прямо-таки чувствовала, как бродят в ее голове всякие мысли. Вот от нее идет жар, она прямо горит — стало быть, мысли ее о Джентльмене, скоро ли он вернется и помнит ли о ней. Я бы успокоила ее, что помнит, и еще как. Но она ни разу не заговаривала о нем, ни разу не произнесла его имени. Только раз или два спросила, как бы невзначай, о моей старой тетушке, которая якобы была его няней, но лучше бы не спрашивала, потому что, рассказывая о тетушке, я представляла миссис Саксби и начинала тосковать по дому.
А потом настал день, когда мы узнали, что он возвращается. День как день, если не считать того, что Мод, проснувшись, потерла щеку и жалобно поморщилась. Может, это было, что называется, предчувствие. Но я поняла это намного позже. А тогда, увидев, как она хватается за щеку, я спросила:
— Что случилось?
— Зуб, — сказала она, — царапает изнутри.
