Тетушкам, впрочем, не составляло труда догадаться, как обстоят дела — по тому, как горестно сутулилась Джиллиан, когда натягивала на себя свитер, с каким трудом она засыпала. Со временем большинству детей надоело приставать к Джиллиан, но кое-кто из мучителей не унимался, шипя ей «Ведьма!» всякий раз, как она оказывалась рядом, захватывая пук ее волос и дергая что есть мочи, нарочно проливая виноградный сок на ее новые туфельки, — так продолжалось вплоть до рождественского утренника.
На утренник явились в полном составе родители, неся с собой домашнее печенье, или пирожные, или же крюшонницы с рождественским яичным ликером, сдобренным мускатным орехом. Тетушки, надев свои черные пальто, пришли последними. Джиллиан надеялась, что они не забудут взять с собой коробку печенья с шоколадной крошкой или готовый торт из магазина, однако мысль о сладостях занимала тетушек меньше всего. Они направились прямым ходом к самым злостным озорникам: мальчишкам, любителям дергать за волосы; девчонкам, любительницам давать обидные прозвища. Тетушкам не было надобности прибегать к заклятьям, волшебным снадобьям или угрозам наслать на обидчиков страшную кару. Они просто остановились возле стола с угощением, и в тот же миг у каждого из тех ребят, которые истязали Джиллиан, немедленно схватило живот. Дети кинулись к родителям и стали проситься домой, а после не один день отлеживались, дрожа под шерстяными одеялами, одолеваемые тошнотой и раскаянием, отчего лица у них приобрели зеленоватый оттенок, а от кожи пошел кисловатый запашок — верный спутник нечистой совести.
После рождественского утренника тетушки привели Джиллиан домой и усадили на диван в гостиной — вельветовый, на деревянных ножках в виде львиных лап с острыми когтями, которых Джиллиан боялась как огня. Тетушки говорили ей, что брань на вороту не виснет и глупо принимать ее близко к сердцу. Джиллиан хоть и слушала их, но мало что слышала. Она придавала слишком большое значение тому, что думают другие, и недостаточно ценила собственное мнение. Тетушки всегда знали, что Джиллиан трудно бывает защитить себя без посторонней помощи. Сейчас их серые глаза глядят на нее ясно и зорко. От них не укроются морщинки на ее лице, которых кто-нибудь другой не заметит; они увидят, сколько ей довелось пережить.
— Что, страшная стала, да? — говорит Джиллиан.
Голос ее звучит нетвердо. Всего минутку тому назад ей было восемнадцать и она вылезала из окна своей комнаты, совершая побег, — и вот стоит увядшая, потрепанная жизнью...
Тетушки квохчут громче и идут к Джиллиан обниматься. Это так противоречит обычной для них сдержанности, что у Джиллиан помимо воли вырывается рыданье. Тетушки, к чести их будь сказано, кой-чему научились с тех пор, как судьба их вынудила взять на себя воспитание двух девочек. Знакомство с телепередачами Опры не прошло для них даром; они уже знают, к чему может привести привычка не показывать дорогому человеку свою любовь. На их взгляд, Джиллиан сделалась с годами только лучше — а впрочем, женщины в семействе Оуэне всегда славились своей красотой, как, кстати, и безрассудными поступками, которые совершали в молодости. Кузина Джинкс, например, чьи акварели можно видеть в Музее изящных искусств, отличалась в двадцатые годы таким своенравием, что решительно никого не желала слушать, — раз, охмелев от ледяного шампанского, она закинула свои атласные туфельки за высокий каменный забор и пошла отплясывать до зари босиком, наступая на битое стекло, после чего обезножела на всю жизнь. Барбара Оуэне, самая любимая из двоюродных бабушек, нашла себе муженька, который с ослиным упрямством отказывался провести в доме воду и электричество, утверждая, что не станет потакать новомодным прихотям. Другая общая любимица, Эйприл Оуэнс, двенадцать лет жила в Могавской пустыне, собирая в банки с формальдегидом коллекцию пауков. За десяток с лишним лет под ударами судьбы выковывается личность. Джиллиан ни за что бы не поверила, но эти самые морщинки — лучшее, что есть в ее внешности. По ним видно, сколько ей пришлось испытать и выдержать и какова ее истинная суть, если копнешь поглубже.
— Ну вот, — говорит Джиллиан, успокаиваясь и вытирая руками глаза. — Кто бы мог подумать, что я так расчувствуюсь?
Тетушки усаживаются, и Салли наливает каждой по стаканчику джина с горькой травяной настойкой, от чего они никогда еще не отказывались и что особенно любят пропустить, когда впереди предстоит работа.
— Потолкуем-ка об этом субъекте, который там, на заднем дворе, - говорит Фрэнсис. — О Джимми.
— А надо? — со стоном спрашивает Джиллиан.
— Да надо, — с сожалением подтверждает тетушка Джет. — Так, прояснить кой-какие мелочи. Например — отчего он умер?
Антония и Кайли прихлебывают кока-колу с заменителем сахара, боясь пропустить хоть слово; от жадного интереса у них даже волоски на руках топорщатся.
Салли ставит на стол чайник мятного чая и любимую чашку с отбитым краешком, подарок от дочерей ко Дню матери. Пить кофе она больше не может — его запах вновь вызывает к жизни образ Гэри, столь явственный, что, когда Джиллиан нынче утром проливала воду сквозь кофейный фильтр, Салли дала бы честное слово, что за столом в эти минуты сидит Гэри. Она старается убедить себя, что несвойственная ей апатия объясняется нехваткой в организме кофеина, но причина в другом. Она так необычно тиха и пасмурна сегодня, что это бросается в глаза Антонии и Кайли. Все это слишком не похоже на нее. У девочек такое чувство, будто той женщины, которая была до сих пор их матерью, больше нет. И не в том дело, что ее черные волосы распущены, а не забраны назад, как всегда; самое главное - эта ее печаль, этот отсутствующий вид.
— Думаю, такие вещи не следует обсуждать в присутствии детей, — говорит Салли.
Но дети накрепко приросли к своим стульям; они умрут, если им не дадут послушать, что будет дальше, - они этого просто не вынесут!
— Мама! — кричат они в один голос.
Они уже почти взрослые. И ничего тут не поделаешь. Салли пожимает плечами и кивком показывает Джиллиан, что можно говорить.
— Ну что ж, — говорит Джиллиан. — Вероятно, это я его убила.
Тетушки переглядываются. На что другое — да, но на такое Джиллиан абсолютно не способна.
— Каким же образом? - спрашивают они.
Это она-то? Девочка, которая, раздавив босой ногой паучка, поднимала рев на весь дом? Которая, уколов себе до крови палец, объявляла, что ей дурно, после чего без чувств бухалась на пол?..
Джиллиан признается, что подмешивала ему в еду паслен — растение, которое в детстве терпеть не могла и как бы нечаянно выдергивала вместе с сорняками, когда тетушки посылали ее полоть огород. Тетушки спрашивают, в каких дозах, и, услышав от Джиллиан ответ, довольно кивают головой. Так они и думали! В чем-чем, а уж в травках тетушки разбираются! Такие дозы и фокстерьера не отправят на тот свет, а тем более — здоровенного взрослого мужчину.
— Но он же умер! — говорит Джиллиан, потрясенная известием, что ее снадобье не могло его убить. Она оглядывается на Салли. — Он был мертв, я точно знаю!
