Какой ей смысл связываться с таким, как он? Заведомо обрекать себя на чуждые ей переживания? Ей вспомнить противно тех бедных очумелых женщин, которые прибегали с черного хода к тетушкам; недопустимо стать такой же, обезумевшей от страданий, сраженной тем, что у людей зовется любовью!
Разгоряченная, с горящими губами, Салли отстраняется от Гэри, задыхаясь. До сих пор худо-бедно обходилась без этого, обойдется и впредь. Сумеет остудить изнутри этот пыл... Дождик стихает, зато небо совершенно почернело. На востоке, где с моря приближается буря, слышны раскаты грома.
— А вдруг я вам это позволяю, чтобы вы прекратили расследование? — говорит Салли. — К вам не приходила такая мысль? Вдруг я готова от отчаяния переспать с кем угодно, включая вас?
У нее горечь во рту от жестокости собственных слов, но ей все равно. Ей нужно видеть у него это оскорбленное выражение.
Положить всему этому конец, покуда она еще способна рассуждать. Покуда то, что она чувствует сейчас, не завладело ею без остатка, не загнало ее в тот же капкан, что и тех женщин, которые стучались в дверь к тетушкам.
— Салли, — говорит Гэри. — Вы не такая.
— Да что вы? Вы же не знаете меня! Вам только кажется, что знаете.
— Что ж, это правда. Кажется, что знаю, — говорит он так, будто этим все сказано.
— Ну и ступайте отсюда. Выходите из машины.
Как ему жаль в эту минуту, что нельзя схватить ее и удержать насильно, пока сама не сдастся! Взять ее силой прямо здесь, на месте, и не отпускать до утра, наплевать на все прочее и не слушать, если она скажет «нет». Но он не тот человек и никогда таким не будет. Слишком много раз наблюдал, как жизнь катится под откос, когда мужчина оставляет первое слово за тем, что носит в штанах. Это как пристраститься к наркотикам или к спиртному или гоняться за легкой наживой, не разбираясь в средствах. Гэри всегда понимал, как это бывает, когда люди ломаются и начинают делать, что им нравится, не считаясь ни с кем другим. Они просто отключают рассудок, а это — не для него, пусть даже ему таким образом не достанется то, чего он в этот раз действительно хочет.
— Салли, — говорит он опять, и у нее душа переворачивается от голоса, которым это сказано. Столько в нем обезоруживающей доброты, столько сострадания, невзирая на то, что произошло и все еще происходит.
— Сказано — выходите, — говорит Салли. — Это ошибка. Недоразумение.
— Нет.
Тем не менее он открывает дверцу и вылезает из машины. Но тут же нагибается обратно, и Салли заставляет себя смотреть прямо перед собой, на ветровое стекло, не осмеливаясь встретиться с ним взглядом.
— Закройте дверь. — Голос у нее надтреснутый, ломкий, того и гляди сорвется. — Я не шучу.
Он послушно захлопывает дверцу, но не уходит. Салли, даже не глядя, знает, что он стоит на том же месте. Что ж, так тому и быть. Она останется навсегда сама по себе, недосягаемая, как звезды, нетронутая и невредимая. Салли трогает с места, зная, что, если оглянуться, увидишь, что он по-прежнему стоит на парковке. Но она не оглядывается, потому что иначе увидит и другое — как она хочет быть с ним, пусть это и не сулит ей ничего хорошего.
Гэри и в самом деле стоит, провожая ее глазами; таким застает его первый удар молнии, что с треском разламывает небо. Гэри все еще там, когда дикую яблоню на другом конце стоянки обдает белым огнем; он стоит так близко, что ощущает мощь заряда, и не расстанется с этим ощущением всю обратную дорогу, летя на запад высоко над землей. Чудом избежав гибели, он по понятной причине не сможет удержать дрожь в пальцах, поворачивая ключ в двери своего дома. По представлениям Гэри, нет хуже той беды, что состряпана твоими же руками, и они с Салли в этот вечер угостились за одним столом — с тем лишь различием, что он прекрасно сознает, чего лишил себя, а ей непонятно, почему она глотает слезы, пока едет с Развилки.
Когда Салли приезжает домой, растрепанная, зацелованная до синяков, Джиллиан в ожидании ее еще не спит. Она сидит на кухне и пьет чай, прислушиваясь к грозе.
— Ну что, трахнулась? — спрашивает Джиллиан.
Вопрос достаточно дикий, но, с другой стороны, вполне нормальный, учитывая, что задает его Джиллиан. Салли не может удержаться от смеха.
— Да нет.
— Жалко, — говорит Джиллиан. — А я-то думала! Мне показалось, ты созрела. Глаз блестел, во всяком случае.
— Неправильно показалось.
— Но ты хотя бы договорилась с ним? Он не назовет нас подозреваемыми? Пообещал, что спустит это дело на тормозах?
— Ему нужно подумать. — Салли подсаживается к столу с таким ощущением, словно ее с размаху оглушили ударом. Сознание, что ей никогда больше не увидеться с Гэри, серым саваном наваливается ей на плечи. Воспоминание о его поцелуях, его прикосновениях заново переворачивает ей душу. — Он человек с чувством долга.
— Надо же, как не повезло. А между тем все становится только хуже.
Ветер нынче будет крепчать, пока на улице не останется ни одной неопрокинутой урны. Все выше будут черными горами громоздиться тучи. Земля на заднем дворе, под колючей изгородью, размякнет и обратится в грязную жижу, в бочаг обмана вперемешку с раскаянием.
— Джимми никак неймется под землей. Сперва кольцо, теперь вот ботинок. Боюсь гадать, чему дальше очередь вылезти наружу. Как подумаешь — хоть стой, хоть падай! Я слушала последние известия — бурю предвещают страшную.
Салли придвигает свой стул ближе к Джиллиан. Колени их соприкасаются. Частота пульса у обеих совпадает в точности — так всегда бывало во время грозы.
— Что же делать? — шепчет Салли.
Первый раз она обращается за советом к Джиллиан, первый раз интересуется ее мнением — и Джиллиан поступает так, как в подобных обстоятельствах всегда поступала она сама. Правду люди говорят, что надо сделать, решаясь просить о помощи. Надо набрать побольше воздуху, и тогда признание вслух пройдет гораздо менее болезненно.
— Вызывай тетушек, — говорит Джиллиан сестре. — Немедленно.
Тетушки прибывают на восьмой день восьмого месяца, на автобусе «Борзая». Водитель, едва соскочив с подножки, считает первой своей заботой достать из багажного отделения их черные чемоданы, хотя тот из них, который побольше, весит столько, что водитель должен напрячь все силы, чтобы только сдвинуть его с места, а вытащив, едва не надрывается, когда снимает его и ставит вниз.
— Тихо, тихо! — бросает он другим пассажирам, которые дружно возмущаются, что он задерживает их багаж, а им нужно поспеть на следующий автобус или бежать к тем, кто их встречает. Водитель остается глух и продолжает заниматься своим делом.
— Я не позволю, чтобы вы, дамы, стояли и дожидались, — сообщает он тетушкам.
Тетушкам так много лет, что невозможно определить их возраст. Головы у них седые, спины — согбенные.
