— Вы, случаем, не находили здесь кольцо? — спрашивает Джиллиан.
У девочек зуб на зуб не попадает. Небо совсем почернело — можно подумать, что настала полночь. Можно подумать, этот небосвод никогда не бывает синим, как чернила, как яйца в дроздовом гнезде, лазоревым, как лента, вплетенная на счастье в девичьи кудри.
— Какое-то кольцо притащила к нам в дом жаба, — говорит Кайли. - Я и забыла про него!
— Это было его кольцо. — Не похоже, что таким голосом говорит Джиллиан. Он слишком хриплый, подавленный и совершенно чужой. — Перстень Джимми.
— Кто такой Джимми? — спрашивает Антония. Когда ей никто не отвечает, она глядит в сторону колючей изгороди, и ответ приходит сам собой. — Это который там. — Она прижимается к сестре.
Если непогода разыграется с той силой, какую предсказывают метеорологи, весь двор затопит водой — и что тогда?.. Джиллиан и Кайли с Антонией промокли до нитки; зонт, который держит в руках Антония, не спасает. Волосы у них прилипли к голове, одежда — хоть выжимай.
Внизу, у колючей изгороди, обозначается впадина, словно земля уходит сама под себя — или, что гораздо хуже, уходит под Джимми. Если и его вытолкнет из-под земли наружу, как тот серебряный перстень, как поганую рыбину чудовищных размеров, — тогда пиши пропало...
— Я хочу к маме, — очень тихо говорит Антония.
Когда они наконец поворачиваются и бегут к дому, газон, покрытый травой, хлюпает у них под ногами. Они припускаются быстрее, несутся так, будто за ними гонится по пятам то, что может присниться лишь в страшном сне. Вбегают в дом, и Джиллиан, заперев входную дверь, подтаскивает к ней стул и подпирает им дверную ручку.
Сто лет, не меньше, прошло, должно быть, с той темной июньской ночи, когда Джиллиан, свернув с шоссе, остановилась на освещенном пятачке в конце подъездной аллеи. Она совсем не тот человек, каким приехала сюда. Та женщина, которая, как к последнему прибежищу, кралась тогда на цыпочках к парадной двери, давно побросала бы свои пожитки в машину и была такова. Минуты не стала бы ждать, что там предпримет следователь из Тусона после всего, что выложит ему Салли. Ее бы здесь уже и близко не было, а Бену Фраю она не оставила бы даже записки, будь он ей хоть двадцать раз так же дорог, как сейчас. Была бы в эти минуты на полпути к штату Пенсильвания, с включенным на всю громкость радио и полным баком горючего. И ни разу, ни на секунду не заглянула бы в зеркальце заднего обзора. Короче говоря, в том-то и разница, что женщина, которая находится здесь сейчас, никуда не собирается, разве что на кухню, заварить своим племянницам ромашкового чаю, который хорошо успокаивает нервы.
— Все в полном порядке, — говорит она девочкам.
Она прерывисто дышит, от прически ее осталось жалкое воспоминание, с ресниц по бледному лицу волнистыми полосками стекает тушь. И все же это она здесь сейчас, а не Салли, и это ей отправлять девочек в постель, убеждать их, что с нею им нечего бояться. Нет никаких причин тревожиться, говорит она им. Все пока, слава богу, живы-здоровы. Пусть хлещет дождь, пускай крепчает ветер с востока — Джиллиан будет тем временем обдумывать план действий. Поскольку надежды на помощь Салли в данном случае столько же, как на то, что она полетит, словно птица, сиганув вниз с верхушки дерева.
А Салли в этот вечер, утратив вместе с логикой привычную опору под ногами, окунается в невесомость. Она, которая всегда ценила превыше всего здравый смысл и целесообразность, едва доехав до Развилки, умудрилась заблудиться. Никак не могла найти мотель «Вам — сюда», хотя проезжала мимо него тысячу раз. Пришлось остановиться у бензоколонки и спросить дорогу, а тут опять начался этот сердечный приступ, понадобилось отыскать неопрятный туалет, где можно было сполоснуть лицо холодной водой. Посмотрелась в заляпанное зеркало над раковиной, глубоко подышала несколько минут, и стало лучше.
Лучше-то лучше, но, как вскоре выяснилось, ненамного. Выезжая снова на Развилку, она не заметила, как у передней машины зажегся стоп-сигнал, что привело к легкому столкновению, и исключительно по ее вине. Теперь левая фара у «хонды» держится на честном слове, и как нажмешь на тормоза, того и гляди отвалится.
Когда она наконец приезжает к мотелю «Вам — сюда», ее семейство дома уже доедает обед, а вся стоянка у закусочной «Куры гриль» наискосок от мотеля забита машинами. Но Салли меньше всего сейчас нужна еда. У нее подводит живот, нервы ее на пределе; она дико волнуется и потому, вероятно, два раза подряд причесывается, перед тем как выйти из машины и направиться в контору. На асфальте поблескивают маслянистые лужицы, одинокая яблоня-дичок, уцелевшая на единственном островке земли и обсаженная ярко-алой геранью, содрогается, когда по Развилке с шумом проносятся машины. На парковке мотеля стоят всего четыре, три из них — умопомрачительны, каждая на свой манер. Если бы у Салли спросили, на которой ездит Гэри, она, скорее всего, указала бы на четвертую, что стоит дальше всего от конторы, одну из моделей «форда», — она больше других похожа на автомобиль, взятый напрокат. Но главное, именно так, по представлениям Салли, ровненько, аккуратно, и поставит машину Гэри.
При мысли о нем, о его озабоченном лице, прорезанном морщинами, волнение охватывает Салли с новой силой. Войдя в контору мотеля, она поправляет ремешок от сумочки на плече и облизывает губы. У нее такое чувство, будто со столбовой дороги, по которой она шла всю жизнь, ее занесло в дремучий лес, о существовании которого она не подозревала и где не знает ни стежки, ни тропинки.
Женщина за конторским столом говорит по телефону, и разговор, кажется, из тех, какие могут продолжаться часами.
— Ну, раз ты не сказала, тогда откуда же ему знать? — В голосе женщины звучит крайнее неодобрение. Она тянется взять сигарету и видит Салли.
— Я ищу Гэри Халлета.
Стоит Салли объявить об этом во всеуслышание, как она понимает, что, должно быть, и в самом деле сошла с ума. Для чего ей искать человека, чье присутствие сулит катастрофу? Для чего было ехать сюда в этот вечер, когда у нее такая сумятица в голове? Она сейчас не в состоянии собраться с мыслями, это очевидно. Ей не назвать даже столицу штата Нью-Йорк! Не вспомнить, в чем содержится больше калорий — в масле или маргарине и впадает ли зимой в спячку бабочка-данаида.
— Он вышел, — сообщает Салли женщина за конторским столом. — Когда родишься с придурью, так придурком и помрешь, — говорит она в телефон. — Еще бы тебе не знать! Я знаю, что ты знаешь. Вопрос в другом — почему знаешь, но ничего не делаешь? — Она встает, волоча телефон за собой, снимает с доски на стене ключ и протягивает его Салли. — Шестнадцатый номер. Салли отшатывается назад, как ужаленная:
— Я лучше здесь подожду.
Она садится на голубой пластиковый диванчик и протягивает руку за журналом, но это оказывается журнал «Тайм», и подпись к иллюстрации на обложке гласит: «Убийство на любовной почве», — только этого Салли сейчас не хватало! Она бросает журнал обратно на столик. Жаль, что не догадалась переодеться, на ней по-прежнему старая майка и шорты, позаимствованные у Кайли. Хотя какая разница? Кому есть дело до того, как она выглядит? Она вынимает из сумочки щетку для волос и в который раз причесывается. Ей бы только высказать все — и дело с концом. Ну неразумная у нее сестра, так что это — преступление? Была исковеркана обстоятельствами, в которых протекало ее детство, и, раз уж так сложилось, взрослой тоже для ровного счета наломала дров. Салли воображает, как будет излагать все это под пристальным взглядом Гэри Халлета, и чувствует, что ей не хватает воздуха; она дышит так часто, что женщина за столом на всякий случай держит ее в поле зрения: вдруг посетительнице станет дурно и надо будет вызывать скорую помощь?
