Из бара, переговариваясь на повышенных тонах, выходят двое, и это решает дело в пользу пустыря. Если пройти напрямик, она окажется всего за два квартала от Гидеонова дома. Сорняки на пустыре высокие и колючие — Кайли жалеет, что вышла из дому в шортах, а не в джинсах. Не важно: вечер выдался погожий, зловоние от непросыхающих луж на дальнем конце пустыря, где все лето плодятся комары, не может перебить аромата шоколадной глазури, покрывающей торт, который Кайли сейчас доставит по назначению. Интересно, не успеет ли она еще и задержаться там немножко, сразиться с Гидеоном в баскетбол: у них на подъездной аллее установлена баскетбольная корзина по всей форме — подарок, который, заглаживая свою вину, сделал ему отец сразу после развода с его матерью, — и Кайли замечает вдруг, что в воздухе сгустился туман и повеяло холодом. Что-то черное исходит от этого пустыря. Что-то здесь неладно. Кайли ускоряет шаг, но тут оно все и случается. Тут ее окликают, ей кричат: «Погоди!»
Она оглядывается и сразу видит, кто они такие и что им нужно. Те двое, что выходили из бара, перешли через Развилку и идут за ней следом; оба рослые, большие, и тень их отбрасывает багряные блики насилия, и называют они ее «детка».
— Эй ты, английского языка, что ли, не понимаешь? Говорят тебе, погоди! Не торопись!
Кайли еще не пустилась бежать, а сердце у нее уже колотится вовсю. Ей ясно, какого пошиба эти мужчины — того же самого, что и тот, которого им пришлось изгонять из своего сада. Так же, как он, готовы рассвирепеть без всякой причины, кроме той, что где-то глубоко в них засела обида, которой они уже и не ощущают, зато ощущают потребность обижать других. Как и сейчас, сию минуту. Торт задевает Кайли за грудь, сорняки колются, царапают ей ноги. Мужчины, увидев, что она обратилась в бегство, улюлюкают, словно им только веселее будет ее догонять. Если они пьяны в стельку, им не до того, чтобы затевать погоню, — но нет, они напились не допьяна. Кайли бросает торт; он лепешкой шлепается на землю, где будет служить пищей мышам-полевкам да муравьям. Но аромат глазури остается: у Кайли в ней вымазаны все руки. Никогда больше она не сможет есть шоколад. Запах его будет вызывать у нее сердцебиение. Ее будет воротить от его вкуса.
Те двое бегут за ней, загоняют ее на самый темный конец пустыря — туда, где лужи, где никто не увидит ее с Развилки. Один, грузный, отстает. Посылает ей вслед грязную брань — но разве она обязана слушать? Вот когда пригодились ей ее длинные ноги! Краем глаза Кайли видит огни торгового центра и понимает, что, если и дальше бежать в том же направлении, тот, который не отказался от преследования, ее догонит. Об этом он и кричит ей — что догонит, схватит и затрахает до полусмерти. Она у него уже не побегает, никогда и ни от кого! Уж он займется тем, что спрятано у нее в шортах, запомнит она его!
Он не переставая выкрикивает мерзости, но внезапно поток их обрывается, он замолкает, и Кайли ясно, что наступил решающий момент. Мужчина погнался за ней всерьез: он настигнет ее — сейчас или никогда. Кайли дышит прерывисто, неровно, но заставляет себя сделать глубокий вдох и поворачивает в сторону. Поворачивает резко, бежит почти прямо на него, он выставляет руки вперед, готовясь ее поймать, но она уворачивается, держа на Развилку. У нее длинные ноги, ей не преграда ни пруд, ни даже озеро. Один хороший прыжок — и она взмоет туда, где звезды, где ясно, холодно и безмятежно и где такого, что происходит в эти минуты, не бывает!
Когда он оказывается так близко, что вот-вот ухватит Кайли за рубашку, она уже добегает до Развилки.
Невдалеке — рукой подать — какой-то мужчина прогуливает по улице золотистого ретривера. На углу сбились в кучку шестнадцатилетние ребята из школьной команды по плаванию, возвращаясь после тренировки в городском бассейне. Наверняка услышат, если позвать на помощь, но в этом уже нет надобности. Мужчина, который гнался за Кайли, останавливается и отступает назад, в заросли сорной травы. Теперь ему нипочем не угнаться за ней, потому что она-то бежит не останавливаясь. Перебегает через проезжую часть на другую сторону, бежит мимо бара, мимо супермаркета, не в силах остановиться или хотя бы сбавить ход, покуда не вбегает в кафе-мороженое и колокольчик над входом не звякает, возвещая, что дверь открылась и теперь снова надежно закрыта.
Все ноги у Кайли в грязи, она дышит тяжело, каждый вдох сопровождается удушливым свистом, точь-в-точь как у кролика, который учуял за собой койота или охотничью собаку. Пожилая супружеская пара отрывается от своего пломбира и озадаченно таращит на нее глаза. Четыре разведенные дамы за столиком у окна оценивают взглядом, в каком растерзанном виде появилась Кайли, вспоминают, сколько у каждой трудностей с собственными детками, и разом решают, что, пожалуй, время ехать домой.
Антонию в данный момент не слишком занимают посетители. Она стоит, удобно облокотясь о прилавок, и с улыбкой поглядывает на Скотта Моррисона, который объясняет ей, в чем разница между нигилизмом и пессимизмом. Он приходит сюда каждый вечер есть сливочное мороженое с хрустящим печеньем и влюбляется все сильнее. Часами они с Антонией просиживают на заднем или переднем сиденье машины, принадлежащей матери Скотта, целуясь так, что губы потом распухают и горят, забираясь друг к другу руками в самые потайные места, изнемогая от истомы до того, что ни о чем ином оба думать не в состоянии. Не раз за эту неделю и Скотту и Антонии случалось переходить через дорогу, не глядя по сторонам, и испуганно шарахаться обратно на тротуар, когда им яростно сигналят водители. Они обитают в своем, особом мире, таком далеком от реальности и совершенном, что им нет дела до уличного движения или даже того обстоятельства, что кроме них существуют и другие люди.
Вот и сейчас до Антонии не сразу доходит, что это ее сестра стоит и стряхивает кусочки грязи и травинки на крытый линолеумом пол, за чистоту которого, кстати, положено отвечать Антонии.
— Кайли? — говорит она на всякий случай, для полной уверенности.
Скотт озирается и понимает, что странные звуки позади, которые он принимал за стрекот кондиционера, на самом деле чье-то сбивчивое дыхание. Царапины у Кайли на ногах начали кровоточить. По рукам и по рубашке размазана шоколадная глазурь.
— Господи Иисусе, — говорит Скотт.
К нему время от времени приходила мысль о карьере врача, но, когда доходит до дела, он не в восторге от тех сюрпризов, которые горазда преподносить человеческая особь. Уж лучше обратиться к чистой науке. Оно и надежнее, и куда спокойней.
Антония выходит из-за прилавка. Кайли просто стоит и смотрит на нее, и Антония вмиг безошибочно угадывает, что случилось.
— Пошли.
Она хватает Кайли за руку и тянет за собой в заднюю комнату, где хранятся швабры, метлы и канистры с сиропом. Скотт тоже идет следом.
— Может быть, лучше отвезем ее в травмопункт? — говорит он.
— Ты знаешь что, иди постой за прилавком, — предлагает ему Антония. — А то вдруг будут еще посетители.
Скотт мнется в нерешительности, и у Антонии уже не остается сомнений, что он действительно ее любит. Другой на его месте смылся бы в ту же минуту. Рад был бы сбежать от подобной сцены.
