Крупные осколки разлетались вверх и в стороны. Тимофей подался вперед, прикрывая щитом себя и князя. В щит глухо стукнуло, сильный толчок едва не сшиб его с ног. Что-то вскользь чиркнуло о шелом. Но прозрачные осколки оказались не самым страшным.
Между князем и троном вдруг возникла темная колдовская дуга. Крысий потрох! Тимофей не верил своим глазам. Ведь Угрим не творил волшбы. Значит, эта волшба шла не от него.
От трона!
Странная дуга скрутилась узлом, взбухла, помутнела, налилась черным, раздалась в размерах, сгустилась над Кощеевыми останками, будто грозовая туча. Последнее, что смог разглядеть Тимофей, — как Кости, высвобожденные из многовекового плена, сливаются друг с другом. Руки и ноги, прирастающие к крохотному тельцу. Маленькая голова, занимающая свое место на тонкой шее, над узкими плечами…
Голова чуть качнулась. Согнутые руки и ноги распрямились.
Сплошная чернильная пелена окончательно закрыла алмазный трон. Однако выступавшая из черноты жирная, извивающаяся, как червь, пуповина все еще связывала его с…
Угрим закричал. Никогда еще он не кричал ТАК. На памяти Тимофея точно — никогда.
…с князем!
Вскрик был пронзительным, громким, но коротким.
Потом…
«Тимо!..» — пронеслось в голове и оборвалось. Его попытались позвать без слов. А уже в следующее мгновение князь корчился на полу. Слабый-слабый, едва различимый хрип — вот и все, на что он был сейчас способен.
— Княже?!
Угрим дернулся. Отчаянно и судорожно. Стараясь вырваться.
Не смог.
Черная дуга присосалась к нему гигантской пиявкой.
Князь царапал землю у подножия трона и грыз край собственного корзно, случайно попавший на лицо.
— Княже?! — ужаснулся Тимофей.
Нет ответа. И не могло быть.
Князь умирал, причем умирал в жутких, нечеловеческих муках. Нет, хуже, чем просто умирал. С князем творилось что-то по-настоящему неладное. Хотя с князем ли?!
Облик Угрима разительно менялся.
Князь усыхал с каждым мигом.
Впадали щеки, выпадали волосы. Истончались пальцы, руки и ноги. Плоть исчезала буквально на глазах. Кожа сохла и прилипала к костям. Кости росли наоборот — сами в себя, уменьшались, съеживались. Одежда — не боевые доспехи даже (их на Угриме сейчас не было), а обычная княжеская одежда — становилась слишком тяжела и велика для извивающегося в агонии человека. Человек… то, что оставалось от человека, уже попросту терялось в ней.
Тимофей попытался разорвать черную пульсирующую нить. Руки поочередно обдало жаром и холодом. Вроде несильным, вроде терпимым. Но с ладоней прахом осыпались боевые перчатки.
Он рубанул по колдовской пуповине мечом. Меч изогнуло спиралью. Сталь размякла, как глина. Клинок обвис на рукояти.
Тимофей цепенел, глядя на бьющееся в беззвучной трясучке тело. Как помочь? Чем помочь? И есть ли уже смысл помогать?
Что делать и с кем драться?
Еще мгновение, еще одно… Вместо крепкого кряжистого князя перед Тимофеем лежит сухое, сморщившееся и нескладное тело старика-отрока. И еще пара мгновений… Старика-ребенка. И еще… Старика-младенца, запеленатого в алое корзно.
Все! Угрим высох окончательно. Под тяжелой плотной тканью в последний раз дернулась тонкая цыплячья нога. Выпросталась из путаных складок рука-хворостина. Повернулся к Тимофею череп, обтянутый черной пергаментной кожей. Скалящий мелкие, как у хорька, зубки. Глядящий пустыми провалами иссохших глазниц.
Больше Угрим не шевелился. И больше Угримом, прежним Угримом Ищерским, он не был. То, что видел перед собой Тимофей, походило, скорее, на…
На Кощеевы останки это походило, вот на что! На Черные Кости, еще не растащенные на части походило.
Тимофей медленно-медленно повернул голову к трону. Колдовство рассеивалось. Темная мутная пелена опадала и растекалась.
Выложенный из адамантов трон был занят. И вовсе не безжизненными останками. Черные мощи обрели жизнь. Нет, не так. Кощеевы Кости через колдовскую дугу-пиявку попросту высосали ее из Угрима, самого князя обратив в свое подобие.
Произошедший обмен явно был не в пользу волхва.
* * *
На троне сидел высокий худощавый человек. Хотя какой там человек! Тимофей прекрасно знал, что это не так. Такая худоба не свойственна людям.
Однако по сравнению с тем, что было раньше, Кощей теперь казался румяным, упитанным молодцем. Да, по сравнению с тем, что было…
Мумифицированные останки напитались чужой силой и жизнью, раздались до нормальных размеров, обросли кое-какой плотью. Ребра, ключицы и лопатки уже не выпирали наружу, как прежде. Разогнувшиеся руки и ноги не казались сухими, ломкими ветками, а когтистые пальцы — длинными, острыми сучками. Не топорщились суставы. Живот не лип к позвоночнику. Срам не укрывался в провале тазовых костей.
На голове (да, сейчас это была именно голова, а не едва прикрытый тонкой кожей череп) отросли волосы — черные, жесткие, довольно длинные, путаные и клочковатые. Кто бы мог подумать, что волосы способны отрастать так быстро! Впрочем, поводов удивляться и без того было предостаточно.
Там, где прежде скалилась безгубая пасть, теперь на тонких бледных губах, словно приклеенная, застыла кривая усмешка. Из треугольного провала и сморщенного комочка плоти появился нос с отчетливой горбинкой. В глубоких впадинах глазниц поблескивали холодные, но вполне живые глаза, похожие на осколки адамантов. Кожа больше не была абсолютно черной и не казалась сухой и хрупкой. Она, правда, осталась довольно темной, но обрела упругость и прочность, а кое-где даже слегка залоснилась.
— Крысий потрох! — прошептал непослушными губами Тимофей.
Кощей повернулся к нему. Больно кольнул стылый взгляд чужих и чуждых глаз. Словно ледяным копьем пробили лоб.
В голове возникло неприятное ощущение. Будто кто-то бесцеремонно влез туда и теперь копошится, перебирая, как старый хлам, мысли и воспоминания Тимофея.
Нечто подобное он испытывал, когда попал под власть чар Арины Никейской. Очень, очень, очень паршивое было ощущение. Впрочем, все продолжалось недолго. Началось — и сразу прошло. Только осталось едва уловимое ощущение чужого присутствия. Кто-то или что-то засело внутри Тимофея и получило возможность по желанию Кощея контролировать его помыслы. Кощеево око и Кощеево ухо в его собственной голове — вот, что это было.
От такого соглядатая, наверное, трудно будет избавиться. Если вообще возможно.
— Ну, здравствуй… — Улыбка навьей твари стала шире. Тимофей рассмотрел зубы — крупные, крепкие, не чета тем зубчикам, что торчали из Кощеевой пасти раньше. — Здравствуй… Слуга!
Негромкий голос казался Тимофею странно знакомым. Точно! Тварь получила не только жизнь Угрима. Она взяла также его язык и его манеру разговаривать.
