Юлиан Семёнов
«Семнадцать мгновений весны»
Зона, 1 июня. Сергей Бакланов по прозвищу Арамис. Мой друг — настоящий полковник. Ролик на Ютубе и миллион просмотров. Всегда главным остаётся вопрос — остаться или продолжить движение. Вертолёт на Борисполь.
Мы сидели на скамеечке перед вертолётной площадкой.
Анвар развалился рядом, вытянув ноги, — и сейчас было видно, что он человек военный. Какая, к чёрту, наука?! Он всегда был воином — и до того, как по странному недоразумению сидел вместе с нами на дубовых университетских партах, и когда попал в армию, и когда служил в чёрт-те какой службе.
— Ну что, товарищ офицер армии вероятного противника? — спросил он лениво и весело.
— Какой я тебе вероятный противник, и то, что у меня два паспорта, тебе хорошо известно.
— Мне-то всё хорошо известно. Мне вообще за тебя сейчас дырку для ордена провертят, а вот что ты собираешься дальше делать — я не знаю.
— А ничего делать не буду. Мне, наверное, надо теперь в Москву лететь, в прокуратуру явиться.
— Никуда тебе не надо являться — это тебе вместо ордена будет. Дело закрыли, ты даже не свидетель. Но я бы слетал, к Портосу на могилку бы сходил, хотя в тебе сентиментальность заподозрить сложно.
— Да уж. Он мне снился как-то. Ужасно обиженный.
— Ясно обиженный. Но дело не в могилах — баба там твоя извелась, мне обзвонилась прямо. Ты бы с этим делом поаккуратнее, влетишь под статью с малолетками. Не надо вот тут нам твоего спорта.
Я с удивлением и ужасом посмотрел на него.
— Девушка Ксюша, юбочка из плюша. Я ей, кстати, не завидую. С тобой связаться можно только по малолетке, а потом полжизни расхлёбывать.
Я помолчал, соображая.
Надо было всё обдумать, действительно, я настолько привык к тому, что все вещи вокруг не то, чем они кажутся, что нужно было уместить в голове всё услышанное. Сейчас заработает ускоритель, и я вспомню все детали, вспомню все слова Ксении, и вдруг я понял, что это лишнее.
Нужно, чтобы хоть что-то в жизни лежало в иррациональной зоне.
То, что хорошо на здешних минных полях, может превратить жизнь в настоящий ад. Я стану раздражительным и мерзким, испорчу жизнь не только себе, но и всем, кто рядом.
Усилием воли я заставил себя не выходить на этот чёртов аналитический режим работы мозга.
Кажется, я заметно напрягся, так что Анвар заметил.
— Ты мне, кстати, ничего не хочешь рассказать? Мне вот, к примеру, жутко интересно, чем Атос занимался? Да и на кой ты ему, собственно, сдался?
— Мстителен человек…
— Да ла-а-а-адно, мстителен. Атос был абсолютный рационалист. Ты мог бы его жену трахать (если бы она у него была), но если бы ты ему нужен был как подчинённый, он бы вам в постель кофе приносил. Мы эту версию отрабатывали: я ведь и про маракинскую дочь всё знаю, я был у неё в клинике и, знаешь, испугался.
Меня мало чем можно пронять, а вот она меня испугала.
Я ожидал увидеть нормальную сумасшедшую наших лет, нечёсаную, со слюнями изо рта…
А увидел очень аккуратную, физически сильную женщину. Причёска — волосок к волоску, и чувствуется, что в голове у неё идёт какая-то напряжённая работа, будто крутится что-то на холостом ходу. Или не на холостом?
А подняли журнал посещений — туда Атос ездил три года назад неделя за неделей — а потом как отрезало. Как-то разом она стала ему неинтересна. Будто он её счислил, да и отставил за ненадобностью. Вот так.
Точно ничего не хочешь рассказать?
— Я расскажу, если сам что-то пойму, — сказал я. В общем, это была чистая правда.
Тут ситуацию спас мой старый знакомый Эрик. Сталкер-проводник по прозвищу Палач шёл наискосок через двор, и тут из окна высунулся Мушкет и заорал:
— Эрик! Эрик! Я видел на Ютубе твой ролик с гипножабой! Круто! Это круто, чёрт побери, ты сам не знаешь, как это круто! Там, знаешь, его сколько человек посмотрело? Знаешь, нет?..
Сталкер только махнул рукой и пошёл по своим делам.
Мы помедлили и я спросил.
— А ты-то в каком звании?
Отчего-то он не стал ломаться и просто ответил:
— В феврале дали полковника. Но у нас много полковников, это ничего не значит.
— Ну, значит всё-таки. Плох тот солдат, у которого в ранце не лежит маршалский жезл.
— Да, жезла иногда очень хочется.
— Нефритового?
Он заржал, молодо и радостно. Так как много лет назад он ржал над похабными анекдотами, стоя со стаканом мутного кофе с молоком на «сачке»,
[30]
рядом с буфетом.
— Что, полетишь со мной? Я-то понимаю, что не полетишь, но всё же.
— Пока не полечу.
— Ну вот скажи, Арамис, а что тебе оставаться-то? Что это решает?
— Надо рассчитать план. Потому что суеты много, а куда мне теперь бежать — непонятно. Мне чужой опыт должен всё пояснить.
— Разверни мысль.
— Легко. Я расскажу тебе такую историю. Я как-то весной сидел в маленьком ночном кафе с друзьями из Ленинграда. То есть, конечно, из Петербурга.
У нас там уже тепло, мы сидели на улице, мимо столиков бродили музыканты. Моим друзьям скоро нужно было покидать застолье и ехать в аэропорт. Время тянулось как всегда в таких случаях — бесцельно и необязательно.
И тут мне позвонила Миледи.
Это был очень странный звонок — мы, в общем, не созванивались-то.
Меня смутило не само предложение, а время — ясно, что в Москве в этот момент было далеко за полночь.
И она, которая в этот момент шла по холодной улице моего родного города, ошеломила меня новостью — умер Пеник. Ты ведь помнишь Пеника? Он учился на соседнем потоке, такой высокий… Миледи как раз шла с поминок. Так вышло, что она знала его куда раньше, чем я, куда ближе, чем я, и даже была влюблена в него. Ну, если ей свойственно влюбляться.
Ты, конечно, помнишь Пеника таким, каким он был, когда мы учились в Университете.
А я его больше помнил таким, каким он был в тот момент, когда мы оба ходили к одному и тому же репетитору перед поступлением. Мы были очень дружны в тот момент, а после первого курса наша дружба как-то расстроилась.
Я думаю, всё дело в том, что он двигался по жизни с немного другой скоростью. Более того, жизнь мне всё время ставила его в пример — он тоже покинул науку, как и я, но при этом блестяще защитился. Он, как и я, стал заниматься другим делом, но вместо моей нищеты всё время пребывал в стабильном благополучии.
