– Он не человек. Ты сам говорил.
– Что? – Хурхас вздрогнул.
– Ты сам говорил, что он не человек. – Назлух смотрел на дно кружки, где оставалось пива на один глоток. Хурхас помотал головой:
– Он по-прежнему человек. Иначе зачем бы он искал свой дом? Слышал, как его зовут теперь?
– Стэс.
– Да. Они переделали его имя на свой манер. Стэс. Его помнят, его знают. А нас – нет…
Народу в харчевне постепенно прибывало. Подходило обеденное время. Свободных мест почти не оставалось. Хурхас пересел – теперь маги сидели вместе, за одним столом. К ним никто не подсаживался – кому охота трапезничать рядом с нищими грязными оборванцами? Хозяин недовольно поглядывал на стариков, но пока не прогонял. Терпел. Ждал, что они закажут хотя бы еще по кружке.
Через боковую дверь в заполненный людьми зал вошел невысокий человек с музыкальным инструментом за спиной, пошушукался с хозяином, покивал, прошел в угол, сел на табурет перед холодным камином. Стал наигрывать что-то негромкое, перебирая струны. На него пялились, он не обращал внимания на взгляды и шум. Пригнув голову, он вслушивался в звучание своего инструмента, несколько раз подтягивал струны…
– Что бы ты стал теперь делать, если бы вдруг Рой пришел снова? – спросил Назлух.
– А что бы я смог?
– Допустим, смог бы.
– Ничего бы я не стал делать. Я ничего не могу изменить. А люди теперь в состоянии сами справиться с любым врагом.
– С любым? – Назлух прищурился.
– С любым. Если только это не другие люди.
Хурхасу пришла в голову забавная идея, и он сдержанно улыбнулся, оглянулся, потянулся к Назлуху, прошептал заговорщицки:
– Знаешь, а ведь Сила все еще здесь. – Он повел руками. – Она просто стала другой. И магия никуда не делась. Она есть. Только мы не можем ее использовать.
– Глупая шутка. – Назлух скривился.
– Это не шутка. Я даже кое-чему успел научиться. – Хурхас сунул руку в просторный карман. – Сейчас покажу… Сейчас… Смотри… – Он показал оба кулака, потом один разжал, прикрыв второй кулак ладонью. – Надо только сказать нужное слово. Вот в чем секрет. Это новая магия.
– Глупости!
– Смотри… – Хурхас помедлил, подбирая какое-нибудь подходящее слово. И вдруг вспомнил то:
– Транслитерационный полиндром! – объявил он и чиркнул колесиком зажигалки.
Назлух увидел, как из-за раскрытой ладони Хурхаса вырвался сноп бледных, чуть заметных в дневном свете искорок. И снова – легкое движение – и тусклые искры из сжатого кулака.
– Не может быть… – прошептал он вдруг севшим голосом. – Но ведь… Нет, не может быть… Это обман! Как ты это делаешь? Это… Это фокус, я видел: люди тоже делают нечто подобное.
Хурхас помедлил секунду. Он вспомнил свои ощущения в ту страшно далекую зиму, когда Стас продемонстрировал ему этот трюк. Неохотно признался:
– Конечно. Это фокус. Маленькая безделушка. – Он разжал кулак. На ладони лежала дешевая пластмассовая зажигалка. Конечно, газ давным-давно кончился, но кремень еще не сточился, не рассыпался. Хурхас берег подарок.
– Ее подарил мне Стас. В последнюю нашу встречу. Сказал о том, что люди – вот как эта безделушка. Пока внутри что-то есть – они горят и зажигают. А когда внутри пусто – все, что можно он них получить, – это сноп бесполезных искр. Да и то не всегда…
Музыкант, устроившийся на табуретке возле камина, закончил настраивать инструмент, встал, откашлялся и громко обратился к посетителям забегаловки:
– Достопочтенные! Я здесь, чтобы скрасить вашу скромную трапезу. Возможно, моя музыка сделает еду уважаемого Тета, хозяина этого кабачка, не такой пресной, как обычно.
За столами одобрительно засмеялись.
– Сыграй “Веселого козла”, – крикнул румяный здоровяк, сидящий возле окна.
– “Танец мертвеца” давай! – рявкнул изрядно напившийся щеголевато одетый блондин, потрясая над головой пустой бутылкой. – “Танец мертвеца”!
– “Балладу о весне!” – крикнул молодой парень, судя по брошенному на стол кнуту, пастух.
– “Песню вдовца”!
– “Козла” давай!
– “Балладу о весне”!
– Действительно, давай “Балладу”! – изменил свое мнение румяный здоровяк.
– “О весне”! – поддержал и пьяный блондин. Музыкант поднял руку, дождался, пока утихнет шум. Объявил:
– Хорошо! “Баллада о новой весне…” – Он сел на свое место, еще раз попробовал струны, пробежался по ним пальцами. Закрыл глаза, выдержал паузу. И запел. Негромко, но так, что услышали везде. И люди отодвинули ложки и тарелки, затаили дыхание, слушая, как набирает силу голос певца. И как, вторя голосу, все резче звенят струны.
– Это его песня, – шепнул Хурхас.
– Я знаю. – Назлух кивнул.
– И в ней нет ни единой строчки о нас с тобой.
– Ни единого слова.
– Словно и не было нас там.
– А может, так оно и есть? – Назлух усмехнулся. – Может, нас там действительно не было?
– Тихо, слушай…
На посерьезневшие лица слушателей легла тень, и невольно сжимались кулаки.
В стенах придорожной харчевни оживала старая легенда.
… И если стрелок, о вражде позабыв,
С мечником в общем строю,
Значит, черный катит прилив —
Об этом я песнь пою.
И сталь преградила дорогу волне,
И гром грохотал в руках.
На грани миров, на пути к весне
Доблесть сошлись и страх.
Но море живого кошмара и тьмы.
Сильнее, чем сталь и огонь.
Рты вместо свежести близкой весны.
Глотали жгучую вонь…
Голос окреп.
Окреп настолько, что дребезжали оконные стекла и звенела стеклянная посуда в шкафу. Но вдруг певец опустил голову, ссутулился, и песнь зазвучала по-иному. В музыке, в голосе слышалась скорбь.
Он вышел из строя, и с ним его друг,
И тридцать друзей в строю.
И черное море отхлынуло вдруг —
Об этом я песнь пою.
И яркое солнце слепило глаза,
И синее небо вокруг.
На каждое “против” свое было “за”,
И единственный рядом друг…
Музыка затихала. Слова были едва слышны, и посетители таверны, хоть и знали текст наизусть, невольно тянули шеи, вслушиваясь в тихий речитатив. Глаза людей смотрели куда-то далеко-далеко. Сейчас они видели несуществующее и не замечали реальности.
Песня споткнулась там, где споткнулся стрелок. И сердца слушателей споткнулись тоже. Музыка задыхалась, глохла. И людям стало тяжело дышать.
