Колякин, которого начинала душить безнадёжная злоба на весь свет, посмотрел на него так, словно впервые увидел. Мэтр был мало того что никакой не чекист, а зэк, так ещё и «барабан», переведённый на расконвой за «стук и бряк». Угодливое ничтожество, от вида которого Колякину вдруг стало страшно.
— Перцовки, клюквенного сока, сала и лука, — приказал он и двинулся в кабинет, стилизованный под камеру-одиночку, чувствуя себя Наполеоном после Ватерлоо. — Живо давай у меня! — бросил он через плечо. — По зоне соскучился?
Возвращаться в зону мэтру не хотелось. Миг, и на белоснежной скатерти материализовался майорский заказ. Перцовка была огненно-жёлтой, клюквенный сок — алым, жеребейки сала играли розовыми прожилками, лук распадался влажно-хрустящими кольцами.
— Пошёл, обойдусь, — шуганул Колякин халдея в форме полковника, выругался сквозь зубы (звёзды, такую мать…), наполнил рюмку сам. — Лизоблюды поганые, стукачи… Всех вас на лесоповал… В шахту, в горячий цех!
Запил клюквенным соком, заел салом и луком… Мир в душе что-то не воцарялся. Колякин встал, шагнул к оконцу, выходившему в общий зал, отдёрнул занавесочку — и в который раз выругался. Было с чего. Практически пустые столы, скучающие вышибалы… Одно слово, мерзость запустения. Где приглушённые музыкой разговоры, бодрый звон посуды и пулемётное таканье кассы? Клиенты где? Важные россияне, приезжавшие сюда аж из Питера? Где?..
Известно где, у конкурентов. Сидят небось в «Золотом павлине», млеют от обилия позолоты… и едят. Не важно что, главное — палочками. Господи, ну что за народ! Никакого патриотизма. Никаких корней. Никакого уважения к истории…
«Вот именно, к истории. — Колякин сел, опять налил и выпил, как воду. — Ибо российская история есть тюрьма. Каторга, темница, узилище, острог, зона, кутузка, каталажка. А им что? Им хоть дерьмо, только бы — палочками…»
Преисполнившись внезапного отвращения, майор вышел из кабинета, покинул заведение и, забравшись в свою «четвёрку», зло и тоскливо задумался: куда теперь? Ему отчаянно хотелось на родную ферму. К полосатому выводку Карменситы. К розовым пятачкам, доверчиво тычущимся в ладони. В остальном мире из новой породы скоро будут делать бекон, но эти — головные производители, элита, ядро — увидят только ласку и добро и умрут своей смертью, это Колякин для себя уже решил.
Он даже улыбнулся, запуская двигатель, но потом представил рожу свинаря Сучкова и заново исполнился омерзения. «Нет уж, Господи, только не это. Одни стукачи кругом. Куда ни сунешься, всюду искариоты. На службе — иуды, в кабаке — иуды, даже на свиноферме и то иуды… Господи, святые угодники, что же это за жизнь? Да ещё гады китайские…»
Судьбе было угодно, чтобы именно в эту минуту по грейдеру, по ту сторону пустынной автостоянки неторопливо проехал пикап «Великая стена», украшенный рекламой «Золотого павлина».
«Хватит!!!» — накрыл Колякина девятый вал ярости. Зелёный «Жигуль», похожий на бесхвостого крокодила, буквально прыгнул с места и понёсся — нет, не на ферму. В Пещёрку.
Во времена, когда эталоном благополучия считалась «городская» квартирная жизнь, старинный городок успели поуродовать пятиэтажками. Это теперь оказалось, что жить надо в коттедже, а ещё лучше — в бревенчатой избе, но тогда квартира на пятом этаже без лифта представлялась (мы, правда, слова этого не знали) пентхаусом. В смысле, пределом мечтаний. В одном из таких «пентхаусов», последние лет двадцать кляня его на чём свет, Колякин и обитал.
Но гораздо важней для нас то, что поблизости у него был гараж. Да не ветхая железная будка, норовящая сползти в ближний овраг, а крепкое бетонное сооружение с мощными воротами, мудрёными запорами и даже с сигнализацией-ревуном. В городках вроде Пещёрки обычно непросто что-либо утаить, но… Ах, если бы важнейшие секреты Отечества охранялись хоть вполовину так, как хранил свои секреты Колякин!
Проскользнув в стальную «калитку», майор отключил ревун и, обойдя стоявший в гараже шестисотый «Мерседес», по сварной лесенке спустился в кессон.
[157]
Здесь он стащил опостылевшую форму, так и не украсившуюся новыми звёздами, и перво-наперво облачился в рубашку от Риччи. С виду неброская, она стоила две тысячи долларов. Материю для неё закупали в Египте, да не какую попало: распусти эту рубашку на нитки, получится расстояние от Питера до Гатчины. За рубашкой последовал коричневый костюм от Хьюго Босса, крокодиловые ковбойские сапоги, запястье украсила сверкающая «Омега», а грудь — массивная цепь…
Такая вот пародия на древнее переодевание во всё чистое перед последним отчаянным боем. «Омега» отсчитывала последние минуты нечестивого пребывания узкоглазых в Пещёрке. На то, что будет с ним самим, майору было полностью наплевать.
«Взорвать? Перестрелять? Отравить? Испепелить? — Он с весёлым прищуром рассматривал внушительный арсенал, занимавший вторую половину кессона. — Нет, нет, так нельзя. Могут пострадать невинные люди… Ага, а вот это, видит Бог, самое то…»
Взгляд Колякина остановился на специальном изделии «Ваниль» — чудовищной эффективности химической гранате для разгона демонстраций. При взрыве она давала устойчивое облако невыносимой вони, не оставлявшее равнодушным ничто живое в радиусе двухсот метров. Ещё Андрей Лукич прихватил «Поток» — лазерный фонарь для временного ослепления супостата. Вывел на волю богатырского коня — красавца «шестисотого», привычно запечатал гараж, нырнул в кожаные объятия салона и полетел на врага.
Мастер и Азиат. Ошибочка вышла
В номере Мастера густо пахло кофе, углями, курящимися благовониями и… увы, увы, застарелыми фекалиями. Как ни драили, как ни хлорировали сейф, миазмы до сих пор давали о себе знать. Оставалось быть философом — и смириться с тем, чего никак невозможно было исправить.
Ещё в номере пахло растворимым кофе, пряниками из местной пекарни и привозным сыром «Маасдам». Это обжора «племянничек», будь он неладен, устраивал себе на халяву второй завтрак.
Сам Мастер дешёвый «Якобе» на дух не переносил, а потому готовил себе настоящий кофе, сам, своими руками, потому что священнодействие нельзя передоверять никому. К тому же он не просто наслаждался любимым напитком, он ещё и гадал. Конечно, кофейная гуща — это вам не листья тысячелистника и не бронзовые цани, но если в кофе как бы случайно уронить «Маасдам»…
Мастер бережно обнял ладонью длинную деревянную ручку, вдохнул божественный аромат и снял турку с жаровни. Налил густой напиток в фарфоровую чашку, отдался приятному расслаблению, легко достиг неглубокого транса и, смакуя, принялся пить. «Каждый глоток — Вечность. Каждый глоток — Предел, порождающий бесконечные коловращения Ян и Инь…»
Наконец на дне осталась лишь гуща.
«О, Великая Пустота…» — Мастер углубил свой транс, пустил по кругу очищенную ци и, взяв чашку в левую, «иньскую» руку, закрутил текучую гущу определённое число раз. Строго по часовой стрелке, медитируя под особый приговор…
