— Кто это? — спросил он. Бреннер не слышал, чтобы кто-нибудь входил в палату. Не было ни звука шагов, ни шума открывающейся двери. Правда, в серых туманных сумерках, окружавших его, двигались какие-то тени, но он не мог с уверенностью сказать, были они реальными или нет.
— Простите, я не хотел пугать вас. Вы собирались послушать музыку?
Бреннер поспешно отбросил наушник в сторону и сел на кровати. При этом по крайней мере два аппарата — его электронные ангелы-хранители — тревожно запикали, но Бреннер не обратил на них никакого внимания.
— Кто вы? — спросил он еще раз. — И откуда вы, черт возьми, взялись?
— О, только не оттуда, куда вы меня посылаете, — тихо засмеялся незнакомец. И Бреннеру наконец удалось определить направление, откуда доносился этот голос. — Прошу простить меня. Я действительно не хотел вас пугать. Сестра сказала мне, что вы проснулись и, возможно, будете рады поговорить с кем-нибудь. Меня зовут Йоханнес. Патер Йоханнес из общины Иисуса. Но вы можете не принимать этого в расчет. Люди часто зовут меня просто Йоханнес.
— Патер? — переспросил Бреннер, склонив голову к плечу и напряженно вглядываясь туда, откуда доносился голос. Через несколько секунд ему действительно удалось разглядеть чью-то тень — первую тень за все время пребывания здесь, в больнице. Все остальные призрачные, туманные фигуры людей, которые с ним разговаривали, были белыми размытыми пятнами, а эта темнела на сером фоне. — Вы служите здесь тюремным священником?
Йоханнес засмеялся — негромко, но очень тепло и сердечно. Судя по голосу, этот человек был старше дежурной медсестры, но не старше самого Бреннера.
— В чем-то вы правы, — наконец сказал он. — Но не надо нервничать и раздражаться по этому поводу. Кроме того, я здесь не по долгу службы.
— Это хорошо, — заметил Бреннер. — Поскольку мне пока не нужен исповедник. Я ведь еще не собираюсь умирать.
На этот раз Йоханнес не стал смеяться. А самого Бреннера удивили скрытые едкие нотки в собственном голосе. Он уже справился со своей растерянностью и замешательством и теперь испытывал все нарастающее чувство враждебности к незнакомцу, которое он сам не мог объяснить.
— Я ведь сказал уже, что я здесь не по долгу службы, — повторил Йоханнес, немного помолчав — Я уже собирался уходить домой, когда встретил в коридоре дежурную медсестру. Она предложила мне заглянуть к вам и поболтать немного, чтобы скрасить ваше одиночество. Но если вы не хотите этого, то я сейчас же уйду.
— Нет, — поспешно ответил Бреннер. — Прошу вас, не уходите Простите меня, патер. Я не хотел обижать вас.
Судя по звуку шагов, Йоханнес обогнул кровать и, придвинув к самой постели стул, сел на него.
— Ну хорошо, — промолвил он. — После того как мы принесли друг другу взаимные извинения, думаю, мы можем немного поговорить. Если вы, конечно, этого хотите.
Собственно говоря, Бреннеру вовсе не хотелось этого. Он все еще испытывал к священнику необъяснимое и беспричинное чувство сильного недоверия. Почему?
В конце концов Бреннера начали мучить угрызения совести — ведь этот человек не сделал ему ничего плохого, напротив, он вел себя по отношению к больному дружелюбно и предупредительно. Патер пожертвовал ради него своим свободным временем — а это, возможно, была самая настоящая жертва, потому что, по мнению Бреннера, вряд ли священники больницы имеют много свободного времени.
— Хорошо, давайте поговорим, — поколебавшись, сказал Бреннер. — Но боюсь, что… что я не очень силен в Священном Писании.
Йоханнес вздохнул:
— Почему все на свете думают, что мы, священнослужители, способны вести беседы только о Библии и смысле жизни? Должно быть, это проклятие всех, кто носит сутану.
— А вы ее носите? — спросил Бреннер.
— Нет, у нас это не принято. Видите… — Йоханнес запнулся, помолчал несколько секунд, а затем продолжал смущенным тоном: — Простите. Я совсем выпустил из виду, что вы потеряли зрение.
— Ничего страшного, — солгал Бреннер, хотя его ответ прозвучал не совсем убедительно, да он и не старался придать своим словам вескость.
— К этому привыкаешь, вы меня понимаете? Кроме того, это ведь ненадолго. Сегодня я уже вижу лучше, чем вчера. А вчера видел лучше, чем позавчера, — это утверждение Бреннера звучало еще менее уверенно. Йоханнес ничего не ответил, и что-то в его молчании сильно раздражало Бреннера, который через несколько секунд прибавил: — Через пару дней со мной будет все в порядке. Во всяком случае, я на это надеюсь.
— Ваши слова звучат очень неубедительно, — прямо сказал Йоханнес. “Этот священник довольно своеобразно выполняет свой долг”, — подумал Бреннер. Однако ему понравилась прямота патера. До сего дня Бреннер упрямо отказывался беседовать со священнослужителем, хотя это было первое, что ему предложили в больнице после того, как он несколько пришел в себя. Кроме того, ему сообщили, что эта больница находится в ведении церковной общины.
— Вы пришли сюда для того, чтобы развеять мои мрачные мысли или для того, чтобы укрепить меня в них? — спросил Бреннер, улыбаясь. — Нет, не беспокойтесь, я знаю, что зрение вновь вернется ко мне. Но только… не так быстро, как мне бы этого хотелось. Когда ничего не видишь, чувствуешь себя таким беспомощным. И в голову лезут очень странные мысли.
— Странные мысли?
— Да, хотя и очень неопределенные, — уклончиво ответил Бреннер. Он сразу же пожалел, что заговорил на эту тему. — Когда ты прикован к постели, целыми днями лежишь и умираешь от скуки, то в голову невольно приходит всякая бессмыслица.
— А вас здесь разве никто не посещает?
— А кто меня может посещать? — поспешно ответил Бреннер вопросом на вопрос. Вопреки его желанию, в его голосе слышались боль и сожаление.
— Разве у вас нет ни родственников, ни друзей… ни даже коллег?
— Есть, конечно, — поспешно сказал Бреннер, как будто оправдываясь. — Но я не хотел бы, чтобы им сообщали о моей болезни.
— А почему вы этого не хотите?
— Моей матери скоро исполнится семьдесят лет, и последние десять лет она страдает от болезни сердца, — ответил Бреннер. — Я не хотел бы, чтобы ее волновали по пустякам. Что же касается моего отца, то он давно уже в могиле.
Йоханнес уловил тон, которым это было сказано, и не стал расспрашивать Бреннера о его друзьях и коллегах. На некоторое время в комнате воцарилась тишина, в ней ощущалось что-то недоброе, грозящее неведомой опасностью. Казалось, что темнота сгустилась и начала наползать на Бреннера. Йоханнес, не желая того, открыл запретную дверь, ведущую в воспоминания Бреннера, которые он сам от себя пытался скрыть. Бреннер не любил вспоминать ни о своей семье, ни о своих друзьях — которых у него, по существу, не было — ни тем более о своих коллегах по работе, с которыми он был вынужден вести мирное сосуществование, скрепя сердце. Но он, конечно, в эти дни волей-неволей вспоминал о них, как и о несчастном случае, произошедшем с ним, о пожаре, взрывах и смерти… Когда ты лежишь и тебе нечего делать, то роешься в своей памяти, думаешь и понимаешь, что три дня — это очень долгий срок.
