Салид оглянулся на монастырь. Здание было полностью разрушено, хотя сама коробка стен сохранилась. Но Салид видел, как на монастырь упал “Апач” и взорвался. При таком взрыве никто не сумел бы уцелеть. Крыша рухнула вниз и теперь горела. Окна превратились в черные закопченные раны, из которых валил дым, а порой вырывалось пламя. В небе над монастырем поднималось кроваво-красное зарево от пожара, который все еще бушевал во внутреннем дворике. Салид содрогнулся. Когда “Апач” рухнул внутрь здания, то прежде еще, чем он достиг земли, взорвались все его боеприпасы и горючее топливо. Неужели то, что он, Салид, уцелел, спасся буквально в ту секунду, когда рухнул его вертолет, было чистой случайностью? Неужели все это произошло только ради того, чтобы он принял более мучительную смерть?
Салид отогнал от себя эти мысли. Его мучения не будут долгими. Течение реки отнесло его на некоторое расстояние от горящего здания и обломков вертолета, но не так далеко, как полагал Салид сначала. Сейчас он находился примерно в тридцати метрах от ворот и в сорока метрах от обломков врезавшегося в каменную ограду вертолета. Он должен был добраться туда. При падении в реку Салид выпустил свою винтовку из рук, и она утонула в воде. Ему предстояло преодолеть довольно значительное пространство, но он должен был справиться с этим, даже если бы пришлось проползти это расстояние.
Попытавшись стронуться с места, Салид вскрикнул от боли и снова упал в раскисший снег, смешанный с грязью. А ведь он сделал всего лишь очень робкую попытку опереться на раненую ногу. У Салида было такое ощущение, словно раскаленное копье вошло в его подошву, пронзило все тело и вышло из плеча.
Боль была такой оглушительной и невыносимой, что Салида начало рвать, а затем он погрузился во мрак, лишившись чувств и на пороге гаснущего сознания понимая, что этот мрак сменится другим, более глубоким и окончательным.
* * *
СВОБОДЕН ПОСЛЕ СТОЛЬКИХ ЛЕТ ЗАТОЧЕНИЯ. НАКОНЕЦ-ТО СВОБОДЕН!
Он очнулся, испытывая чувство невыразимой горечи. Он долго пробыл без сознания, но это состояние не было похоже на бесчувствие, на падение в бездонную черную шахту. Скорее, он пребывал все это долгое время в самом эпицентре источника страданий, бурлящего жгучим огнем и исполненного ослепительным светом. В нем роились воспоминания, видения и образы безумия и сомнения. Но все же он был жив. Ад поглотил его и снова исторг из себя, как будто ни один черт не хотел заняться им, взять себе его душу.
Салид попробовал пошевелиться, но не смог этого сделать. Его ноги онемели. Он лежал, уткнувшись лицом в собственную блевотину. И сознание этого вызвало в его душе такое отвращение, что его, пожалуй, снова начало бы рвать, если на это нашлись бы силы.
То, что он остался в живых, Салид не мог назвать милостью судьбы. Внезапно он понял, что смерть не пощадила его, а просто посмеялась над ним. Это была та кара, которую Всевышний уготовил ему. Он не умрет смертью воина, а вынужден будет вести жизнь проклятого, влачить жалкое существование калеки, которого окружающие даже презирать не могут, а только жалеют. Жизнь, которая ожидала Салида, была сущим адом.
Тянулись бесконечные минуты. Салид лежал все так же неподвижно, пока вдруг не услышал странные звуки, похожие на отдаленный то замирающий, то вновь возобновляющийся вой или плач. Сначала Салид решил, что это какая-то сирена. А может быть, это был гул мотора или шум голосов? И вновь в душе Салида шевельнулось чувство, похожее на упрямство и непокорность судьбе. Он больше не задумывался над тем, сможет или нет добраться до обломков вертолета и достать оружие Салид вцепился руками в землю и попробовал подтянуться, проползти хотя бы несколько сантиметров Однако у него ничего не получилось. Он ощутил приступ такой жестокой боли в бедре, что невольно закричал. Несколько мгновений обе его ноги были будто охвачены огнем.
А затем Салид почувствовал, что рядом кто-то стоит Он с трудом разомкнул веки, поднял грязное лицо и взглянул на того, кто стоял рядом с ним.
И сразу все понял…
— Нет! — захрипел Салид. — Нет! Нет! Пожалуйста, пожалуйста, не надо!
Тот, кто стоял рядом, все так же молчал, не реагируя ни на слова Салида, ни на отчаянную мольбу в его глазах, ни на дикий ужас, охвативший раненого. Он просто смотрел на Салида своим проницательным взором, от которого, казалось, ничто не могло укрыться. Взгляд его древних, как мир, глаз проникал в самые тайные уголки души Салида, читал его самые сокровенные мысли. В мгновение ока он увидел всю жизнь Салида и разглядел то, о чем тот сам не знал или не желал знать.
Салид начал плакать.
— Шайтан, — всхлипывал он, — шайтан…
Он все повторял и повторял это слово. Салид попытался отвести в сторону глаза, чтобы не видеть этот страшный образ, но не смог этого сделать. Сама близость этого порождения преисподней сковала его. Он больше не мог ни пошевелиться, ни перевести дыхание, ни о чем-нибудь подумать.
Медленно, без всякой суеты Князь Мира Сего наклонился и — коснулся рукой раны на бедре Салида. И сразу же боль утихла, а вместе с нею исчез и страх. Вместо ужаса и паники Салид внезапно ощутил в своей душе пустоту. Вопреки собственной воле он поднял голову и взглянул в лицо стоявшего рядом с ним ужасного существа. Но ужас, испытываемый Салидом, тут же испарился.
Князь Мира Сего усмехнулся и произнес
— Встань и иди
И человек по имени Абу эль-Мот, Отец Смерти, тут же поднялся на ноги и торопливыми шагами направился в сторону заснеженного леса
Часть вторая
И многие… будут смотреть на
трупы их три дня с половиною, и не
позволят положить трупы их во гробы.
…Но после трех дней с половиною
вошел в них дух жизни… и великий
страх напал на тех, которые
смотрели на них.
Апокалипсис, 11:9,11
* * *
С солнцем что-то было не так. Его свет казался таким ослепительно ярким, что болели глаза, даже если человек не смотрел в упор на раскаленный добела шар, стоявший в небе. Однако, несмотря на это, оно не освещало землю. Все вокруг выглядело серым и тусклым, а тени больше не походили на настоящие тени: поскольку нигде не было по-настоящему светло, то нигде не было и по-настоящему темно. День и ночь стали похожими друг на друга, и создавалось такое впечатление, словно мир начал бледнеть и стираться. Возможно, вскоре день и ночь сольются в одно, в какой-нибудь воображаемой точке между Светом и Тьмой, и мир станет еще более серым и пасмурным, превратившись в огромную пустыню, в которой все потеряет значение, в которой исчезнут различия, в которой свет сольется с тьмой, добро со злом, радость со страданием. Возможно, именно таким и был настоящий ад, пугающий Бреннера своими видениями.
Это был не первый кошмар, привидевшийся Бреннеру. За три дня, проведенные здесь, он видел много жутких снов, каждый из которых был страшнее предыдущего. Чаще всего ему снился ад, конец света, Апокалипсис, Армагеддон, последняя битва между Добром и Злом. Но самое странное заключалось в том, что во время сновидения он понимал, что видит сон. И от сознания этого ему не становилось легче. Напротив, это придавало сну какой-то особый смысл, делало его более реальным. Сны были сами по себе совершенно абсурдными, лишенными всякой логики, но они казались предвестниками чего-то страшного, что должно было произойти.
