— В общем, на-ко вот, прочти. Письмо вчера
пришло. Если скажешь, что блажит старуха, из ума выжила, я ей отпишу что-нибудь
успокоительное, да и деле с концом.
Митрофаний вынул из рукава подрясника письмо,
передал Пелагии.
Сестра пальцем прижала дужку очков к
переносице, стала читать. Дочитав, встревоженно спросила:
— Кому бы понадобилось собак травить? И зачем?
От серьезности вопроса владыка испытал
облегчение и конфузиться сразу перестал.
— То-то и оно, зачем. Рассуди сама. Марья
Афанасьевна — старуха богатая, в наследниках недостатка не имеет. Дети у нее
поумирали, есть внук и внучка — княжата Телиановы. И еще бессчетная дальняя
родня, приживалы там какие-то, приятели всякие. Женщина она добрая, но
вздорная. И привычку самодурскую имеет — чуть не каждую неделю вызывает из
города стряпчего и духовную наново переписывает. На кого осерчает — вычеркивает
из завещания, кто угодил — долю увеличивает. Вот о чем и дума моя. Проверить
бы, Пелагиюшка, кого она там в последний раз по духовной облагодетельствовала.
Или, наоборот, на кого осерчала и грозится наследства лишить. Иного смысла в
этом диком собакотравстве я не вижу, кроме как если кто задумал таким манером
саму старушку в могилу загнать. Видишь, как она из-за пса этого расхворалась. А
если бы оба околели, тут бы Марью Афанасьевну и схоронили. Как тебе моя
препозиция? — обеспокоенно спросил епископ свою проницательную питомицу. — Не
слишком невероятна?
— Опасение резонное и очень вероятное, иной
причины и в голову не приходит, — одобрила инокиня, однако же добавила: — Хотя,
конечно, надо бы на месте побывать. Может, и какая другая причина сыщется. А
велико ли у вашей тетеньки состояние?
— Велико. Имение большое, содержится в
образцовом порядке. Леса, луга, мельницы, льны, овсы первостатейные. Еще и
капитал, денежные бумаги в банке. Не удивлюсь, если все вместе к миллиону
будет.
— А наследников ее вы, владыко, знаете? Очень
уж много нужно подлости иметь, чтобы такое дело затеять. Пожалуй, напрямую
убить, и то грех не тяжелее получится.
— Это ты с Божеской позиции смотришь, и
правильно делаешь. Но человеческие законы от Божьих далеки. Напрямую убить —
это ведь полиция допытываться будет, кто да зачем. Так и на каторгу угодишь. А
собачек потравить — грех в человеческом смысле небольшой, в юридическом и вовсе
никакой, старушку же этим способом убьешь еще верней, чем ножом или пулей.
Пелагия руками взмахнула, так что вязанье у
нее полетело на пол:
— Большой это грех в человеческом смысле, очень
большой! Даже если бы эта ваша Марья Афанасьевна исчадием ада была и кто-то
обиженный хотел с ней счеты свести, то в чем же невинные твари виноваты! Собака
— существо доверчивое, привязчивое, от Господа и верностью, и любовным даром
так щедро наделенное, что и людям не вред бы поучиться. Я полагаю, владыко, что
собаку еще хуже, чем человека, убить.
— Ну, ты это язычество мне брось! — прикрикнул
преосвященный. — Чтоб я такого больше не слышал! Сравнила душу живую с тварью
бессловесной!
— Что ж с того, что бессловесной, — не
унималась упрямая монашка. Вы собаке в глаза заглядывали? Вот хоть Жуку вашему,
что у ворот на цепи сидит? А вы загляните. У Жука глаза подушевнее и поживее,
чем тусклые плошки вашего драгоценного Усердова!
Открыл было рот владыка, чтобы дать волю
праведному гневу, но остановил себя. В последнее время вел он борьбу с грехом
сердечной свирепости, и иногда получалось.
— Недосуг мне дворовым псам в глаза
заглядывать, — сухо, с достоинством молвил епископ. — Усердова же не трогай, он
аккуратен и исполнителен, а что до его души трудно добраться, так это характер
такой. И препираться с тобой я не стану, тем более из-за очевидного. Скажи
одно: сделаешь, о чем прошу?
— Сделаю, отче, — поклонилась инокиня.
— Тогда вот тебе послушание. Ступай в
Дроздовку. Прямо нынче. Передашь Марье Афанасьевне мое благословение и письмо,
какое дам. Успокой старушку. А главное — выясни, что там у них такое творится.
Если обнаружишь злой умысел — пресеки. Ну да что тебя учить, сама знаешь. И
пока ясности не достигнешь, не возвращайся.
— Владыко, — встрепенулась Пелагия. — У меня в
субботу уроки в школе.
— Ну, на уроки придешь, а после снова в
Дроздовку. И будет, ступай. Подойди только, благословлю.
* * *
Прежде чем сестра Пелагия отправится в
поместье генеральши Татищевой, необходимо сделать кое-какие географические
пояснения, без которых человеку, никогда не бывавшему в Заволжске, будет трудненько
поверить и даже просто понять, как могло произойти все то, что воспоследовало в
дальнейшем.
Главное действующее лицо в этой истории —
Река, величайшая и славнейшая не только в России, но и во всей Европе.
Губернская столица выстроена на левом берегу, над крутым яром. Здесь течение
вод стеснено с обеих сторон утесами, и оттого знаменитый своей величавостью
поток на время утрачивает благодушие, переходит с рассеянной неспешности на
рысистый бег, пенится барашками, крутится темными водоворотами и ведет
многовековую осаду Заволжского отвеса, подсекая высокий обрыв коварными
апрошами. Ниже, верст через пять, левобережная круча постепенно выравнивается,
сменяется песчаными отмелями, так что Реке становится привольней, и она,
отдуваясь после вынужденной пробежки, растекается вширь чуть не на версту. Но
передышка эта временная — как раз там, где расположена Дроздовка, упрямый берег
снова резко дыбится кверху; помещичий дом и сад вознесены высоко над водным
простором, отчего открывающийся оттуда вид по праву считается красивейшим во
всей округе.
Так что путь сестре Пелагии лежал в южном
направлении, через Казанскую заставу на Астраханский шлях, что тянется вдоль
Реки, послушно следуя всем ее прихотливым изгибам и никогда не удаляясь от нее
более чем на пять верст.
Перед тем как покинуть свою комнатку на
архиерейском подворье, по-монастырски называемую кельей, Пелагия по давней
суеверной привычке открыла Евангелие и ткнула пальцем в первую попавшуюся
строчку. Послушание на сей раз ей выпало нестрашное и, можно даже сказать,
пустяковое, но такой уж у монахини был обычай. Однако строчка (из «Послания
святого апостола Павла к Феликсийцам») выпала явно не случайная, содержащая в
себе не то подсказку, не то предостережение:
«Блюдитеся псов и блюдитеся злых делателей».
