Ширяев, опустив голову, молчал. Грудь его
тяжело вздымалась.
— Вот вам и твердая улика, равнозначная
признанию. Лагранж картинным жестом указал Бердичевскому и Бубенцову на
изобличенного преступника. Затем трижды громко хлопнул в ладоши.
Вошли двое полицейских, очевидно, обо всем
заранее извещенные, потому что сразу же подошли к Ширяеву и взяли его под руки.
Он вздрогнул всем телом, но и тут ничего не сказал.
— Доставить в управление, — приказал Феликс
Станиславович. Поместить в дворянскую. Скоро приедем с господином Бердичевским
и будем допрашивать.
Степана Трофимовича повели к выходу. Он всё
оборачивался, чтобы посмотреть на княжну, она же глядела на него со странной
улыбкой, непривычно мягкой и чуть ли не ласковой. Меж ними не было произнесено
ни слова.
Когда арестованного вывели. Спасенный
перекрестился и изрек:
— «На много время не попускати злочествующим,
но паки впадать им в мучения».
— Как видите, — скромно сказал Лагранж,
обращаясь главным образом к Бубенцову и Бердичевскому, — расследование и в
самом деле много времени не заняло. Дамы и господа, благодарю всех за помощь
следствию и прошу извинить, если доставил вам несколько неприятных моментов.
Эти сдержанные и благородные слова были
произнесены с подобающей случаю величавостью, и когда заговорила Наина
Георгиевна, поначалу все решили, что она имеет в виду именно Феликса
Станиславовича.
— Вот что значит благородный человек, не чета
прочим, — задумчиво, словно бы сама себе проговорила барышня и вдруг повысила
голос: — Увы, господа блюстители закона. Придется вам Степана Трофимовича
отпустить. Я нарочно захотела его испытать — скажет или нет. Подумайте только,
не сказал! И уверена, что на каторгу пойдет, а не выдаст… Не совершал Степан
Трофимович никакого убийства, потому что всю минувшую ночь пробыл у меня. Если
вам мало моих слов — допросите горничную. После того как он вчера кинулся за
мою честь заступаться, дрогнуло во мне что-то… Ну да про это вам ни к чему. Что
глазами захлопали?
Она неприятнейшим образом засмеялась и странно
глянула на Владимира Львовича — одновременно с вызовом и мольбой. Тот молча
улыбался, точно ожидая, не будет ли еще каких-нибудь признаний. Когда же стало
ясно, что всё сказано, следственный опыт решительно провалился, а Лагранж
пребывает в полной растерянности и даже как бы потерял дар речи, Бубенцов
насмешливо осведомился у представителей власти:
— Ну что, концерт окончен? Можно уходить?
Срачица, принеси-ка плащ.
Секретарь безропотно выскользнул из салона и
через полминуты вернулся, уже в картузе, а своему повелителю доставил легкий
бархатный плащ с пелериной и фуражку.
— Честь имею, — сардонически поклонился
Бубенцов и направился к выходу.
Со спины в своем щегольском наряде он был
точь-в-точь франтик-гвардионец, каковым, собственно говоря, до недавнего
времени и являлся.
— Тот самый плащ, — громко, нараспев сказала
Наина Георгиевна. — Та самая фуражка. Как она блестела в лунном свете…
Непонятно было — то ли барышня представляет
безутешную Офелию, то ли действительно тронулась рассудком и бредит.
— Мы уедем из вашего гнилого болотца. Может
быть, мы поженимся и у меня даже будут дети. Тогда мне все простится, —
продолжала нести околесицу княжна. — Но сначала надо раздать долги, чтобы всё
по справедливости. Не правда ли, Владимир Львович?
Владимир Львович, стоявший уже в самых дверях,
оглянулся на нее с веселым недоумением.
Тогда Наина Георгиевна царственно
прошествовала мимо него, слегка задев плечом, и скрылась в гостиной. Кажется,
все-таки научилась покидать сцену не бегом, а шагом.
— Желе-езная барышня, — с явным восхищением
протянул Донат Абрамович. — Не знаю, кому она собралась долги отдавать, но не
хотел бы оказаться на их месте.
— М-да, — подытожил Бердичевский. — А
Ширяева-то, Феликс Станиславович, придется выпустить. Полицмейстер забормотал:
— Вовсе ничего еще не значит. Допросить-то уж
непременно следует. И Ширяева, и Телианову, и горничную. Возможен преступный
сговор. От такой истеричной и непристойной особы можно ожидать любых
фордыбасов.
Но его уже никто не слушал. Участники опыта
один за другим потянулись к выходу.
* * *
Полина Андреевна Лисицына вернулась на
квартиру к своей полковнице в большой озабоченности. Почтенная Антонина
Ивановна ложилась сразу после ужина и в этот поздний час уже видела безмятежные
сны, поэтому никто не отвлекал гостью разговорами и расспросами.
Оказавшись у себя в комнате, рыжеволосая дама
быстро разделась, но не приступила к предпостельному туалету, как следовало бы
ожидать, а достала из саквояжа сверток с черным облачением и не более чем за
минуту преобразилась в смиренную сестру Пелагию. Тихонько ступая, прошла
коридором и через кухню выскользнула на улицу.
Безлунная, ветреная ночь охотно приняла
черницу в свои такие же черные объятия, и монахиня едва различимой тенью
заскользила мимо спящих домов.
С точки зрения Пелагии, «следственный опыт»
полицмейстера Лагранжа оказался очень даже полезен — до такой степени, что
возникла срочная необходимость потолковать с Наиной Георгиевной с глазу на глаз
прямо сейчас, не дожидаясь завтрашнего дня. Загадочная фотография под названием
«Дождливое утро» совершенно не запечатлелась в памяти Полины Андреевны, а между
тем чутье подсказывало ей, что именно там может таиться ключ ко всей этой
нехорошей истории. Конечно, проще было бы отправиться к княжне прямо от
почтмейстерши, в обличье госпожи Лисицыной, но приличные дамы в одиночку по
ночному городу не разъезжают и уж тем более не ходят пешком было бы слишком
приметно, а на скромную монашку кто ж обратит внимание.
Идти было далеконько, до самого берега Реки,
где стоял старый дом, доставшийся Наине Георгиевне по наследству. Близилась
полночь. В такое время в Заволжске не спят только влюбленные и постовые
стражники (последние, впрочем, тоже спят, хоть и в будке), поэтому по дороге
инокине не встретилось ни единой живой души.
