— А ведь вот что надобно сделать. Молиться,
конечно, пустое, но вот очную ставочку, этакий следственный опыт бы произвести
очень даже недурно. Соберем всех вчерашних, якобы чтобы восстановить, кто где в
какой момент находился да что говорил…
— Превосходно! — подхватил Феликс
Станиславович. — У вас истинный криминалистический талант! Непременно вызовем и
Телианову. От одного ее вида все эти петухи снова в раж войдут, и убийца
непременно себя выдаст. Ведь преступление совершено явно не по холодной крови,
а со страсти. Где уж страстному человеку будет сдержаться. Нынче вечером и
соберем. А я времени терять не стану — проверю каждого из главных фигурантов на
предмет алиби.
— И Бубенцова обеспечьте, это уж обязательно.
— Губите вы меня, Матвей Бенционович, режете
без ножа преданного вам человека, — горько пожаловался Лагранж. — А ну как
Владимир Львович на меня осерчает?
— Вы смотрите, чтобы я на вас не осерчал, —
тихо ответил на это Бердичевский.
* * *
Всё было устроено в точности, как во время
злосчастного суаре, даже с закусками и вином (хоть, конечно, и не шампанским,
потому что это уже было бы перебором). Счастливая мысль превратить унизительную
полицейскую процедуру в вечер памяти Аркадия Сергеевича пришла хозяйке.
Олимпиаде Савельевне, которая нынче чувствовала себя еще большей именинницей,
чем накануне. То есть утром, узнав о трагедии, она, разумеется, поначалу
испугалась и даже по-женски пожалела бедного Поджио, так что и поплакала, но
несколько позднее, когда стало ясно, что скандальная слава суаре превзошла
самые смелые ее чаяния и главные события, возможно, еще впереди, почтмейстерша
совершенно избавилась от уныния и всю вторую половину дня была занята срочным
обновлением черного муарового платья, занафталинившегося в шкафу со времен
последних похорон.
Состав участников этого нового суаре, на сей
раз не званого, а вызванного, тоже был почти тот же. По понятной причине
отсутствовал Аркадий Сергеевич, неотмщенный дух которого представляли товарищ
прокурора и полицмейстер. И еще, в отличие от вчерашнего, с самого начала
присутствовала Наина Георгиевна, оповещенная о следственном эксперименте
официальной повесткой и прибывшая точно в назначенное время, в девять часов,
хотя Феликс Станиславович предполагал, что ее придется доставлять под конвоем.
Виновница несчастья (а именно за таковую ее
считали большинство присутствующих), приехав, сразу затмила и отодвинула на
дальний план хозяйку. Наина Георгиевна сегодня была еще прекрасней, чем всегда.
Ей необычайно шло лиловое траурное платье, длинные черные перчатки подчеркивали
стройность рук, а бархатные глаза лучились каким-то особенным, загадочным
светом. Держалась она без малейшего смущения, а напротив, истинной царицей,
ради которой и созвана вся эта тризна.
Главный подозреваемый был тих, молчалив и на
себя вчерашнего совсем не похож. Полина Андреевна с удивлением отметила, что
лицо его нынче, в отличие от вчерашнего дня, имеет выражение умиротворенности и
даже довольства.
Зато Петр Георгиевич был весь ощетинен как еж,
без конца говорил дерзости представителям власти, громогласно возмущался
позорностью затеянного спектакля, а от сестры демонстративно отворачивался,
показывая, что не желает иметь с ней никакого дела.
Из прочих участников обращал на себя внимание
Краснов, без конца всхлипывавший и сморкавшийся в преогромный платок. В начале
вечера он высказал желание прочесть оду, посвященную памяти покойника, и успел
прочесть две первые строфы, прежде чем Бердичевский прервал декламацию за
неуместностью. Строфы были такие:
Он пал во цвете лет и славы, Кудесник линзы и
луча.
Блеснул судьбины меч кровавый, Покорный воле
палача, И пламень боговдохновенный Не светит боле никому.
И погрузился мир смятенный В непроницаемую
тьму.
Владимир Львович снова приехал позже всех и
снова обошелся без извинений — какой там, это Лагранж рассыпался перед ним в
многословных оправданиях, прося прощения за то, что отрывает занятого человека
от государственных дел.
— Что ж, вы исполняете свой долг, — скучливо
бросил Бубенцов, беря у секретаря папку с бумагами и пристраиваясь в кресле. —
Надеюсь только, что это продлится недолго.
— «Вчерашний бо день беседовах с вами и
внезапну иайде на мя страшный час смертный. Вси бо исчезаем, вси умрем, царие
же и князи, богатии и убозии, и все естество человеческое», — с чувством
произнес Тихон Иеремеевич, и после сих скорбных слов начался собственно
эксперимент.
Феликс Станиславович сразу взял быка за рога.
— Дамы и господа, прошу в салон, — сказал он и
толкнул створки двери, что вела в соседнее помещение.
Совсем как давеча, гости покинули гостиную и
переместились в выставочный зал. Правда, сегодня картин там не было, остались
лишь сиротливые бумажные полоски с названиями безвозвратно погибших
произведений.
Полицмейстер остановился возле надписи «У
лукоморья».
— Надеюсь, все помнят три фотографии с
изображением некоей обнаженной особы, висевшие вот здесь, здесь и здесь, —
начал он и трижды ткнул пальцем на пустые обои.
Ответом ему было молчание.
— Я знаю, что лицо натурщицы ни на одном из
фотографических снимков не было видно полностью, однако желал бы, чтобы вы
общими усилиями попытались восстановить какие-то черты. Следствию крайне важно
выяснить личность этой женщины. А может быть, кто-нибудь из присутствующих
знает ее?
Полицмейстер в упор посмотрел на княжну
Телианову, но та не заметила его испытующего взгляда, потому что смотрела вовсе
не на говорившего, а на Бубенцова.
Тот же стоял в стороне от всех и
сосредоточенно изучал какую-то бумагу.
— Хорошо-с, — зловеще протянул Лагранж. —
Тогда пойдем путем медленным и неделикатным. Будем восстанавливать облик
натурщицы по частям, причем тем, которые обычно скрыты под одеждой, ибо про
лицо мы вряд ли узнаем многое. Все же начнем с головы. Какого цвета волосы были
у той особы?
— Светлые, с золотистым отливом, — сказала
предводительша. — Весьма густые и немного вьющиеся.
— Отлично, — кивнул полицмейстер. — Благодарю
вас, Евгения Анатольевна. Примерно такие? — Он указал на завитки, что свисали
из-под шляпки Наины Георгиевны.
— Очень возможно, — пролепетала графиня,
покраснев.
