Гостиная выглядела почти так же, как накануне,
только опустели столы, на которых во время суаре стояли вино и закуски. Тем
ужаснее смотрелась картина, открывшаяся взору монахини в салоне. Все фотографии
были не только содраны со стен, но и изорваны в мельчайшие клочки, усыпавшие
весь пол. Кто-то, находившийся в исступлении, потратил немало времени, чтобы
обратить выставку Поджио в совершеннейший прах.
Навстречу товарищу прокурора сбежал по лесенке
из бельэтажа деловитый полицмейстер Лагранж, при виде Бердичевского просиявший
заискивающей улыбкой.
— Матвей Бенционович, вы? Решили сами? Что ж,
правильно.
Он с поклоном пожал руку Бердичевскому, с
недоумением воззрился на Пелагию, однако объяснением Матвея Бенционовича
остался полностью удовлетворен и в дальнейшем не обращал на монашку ни
малейшего внимания. Видно было, что Феликс Станиславович находится в самом
великолепном расположении духа.
— Тут что рассматривать, — небрежно махнул он
рукой на разгром в салоне, — вы наверх пожалуйте. Вот где картинка.
Наверху было всего две комнаты — спальня и еще
одна, где, как уже говорилось, Аркадий Сергеевич расположил фотографическую
лабораторию. В нее сначала и заглянули, поскольку она располагалась ближе.
— Вот-с, — горделиво показал Лагранж. —
Расколочено вчистую.
И в самом деле, лаборатория выглядела еще
ужаснее самой выставки. Посреди комнаты лежал не то разбитый со всего маху, не
то растоптанный ногами аппарат «Кодак», а вокруг посверкивающими льдинками
валялись осколки фотографических пластин.
— Ни одной целой не осталось, все вдребезги, —
всё так же бодро, словно хвастаясь способностями неведомого преступника,
объяснил полицмейстер.
— Следы? — поинтересовался Бердичевский,
поглядев на двух полицейских чиновников, ползавших по полу с лупами в руках.
— Какие уж тут следы, — ответил один,
постарше, подняв мятое, испитое лицо. — Сами видите, будто стадо слонов
пробежало. Ерундой занимаемся, осколки складываем. Тут вот внизу каждой
пластинки бумажка с названием. «Белая беседка», «Закат над Рекой», «Русалочка».
Подбираем уголок к уголку, как в детской игрушке «Собери картинку». Вдруг
сыщется что полезное. Конечно, навряд ли.
— Ну-ну. — Бердичевский вполголоса спросил
Лагранжа: — А где… покойник?
— Идемте, — засмеялся Феликс Станиславович. —
Ночью спать не будете. Одно слово — натюрморт.
Матвей Бенционович, вытерев лоб платком,
последовал за синемундирным вергилием по коридору. Пелагия тихонько шла сзади.
Поджио лежал на кровати, торжественно глядя в
потолок, будто задумался о чем-то очень значительном — уж во всяком случае, не
о какой-то жалкой треноге, которая пригвоздила его к кровати, да так и осталась
торчать, зажатая сводом грудной клетки.
— Разумеется, наповал, — показал пальцем в
белой перчатке полицмейстер. — Удар, изволите ли видеть, нанесен строго
вертикально. Стало быть, убитый лежал, встать не пытался. Очевидно, спал.
Открыл глаза, и в тот же миг — царствие небесное. А крушить и ломать убийца уже
потом принялся.
Матвей Бенционович заставлял себя смотреть на
три сдвинутые ножки, глубоко утопленные в теле мертвеца. Ножки были деревянные,
но в нижней части обитые медью и, должно быть, с острыми концами.
— Сильный удар, — сказал он, изображая
невозмутимость, и попробовал обхватить пальцами верх треноги.
Не вышло — пальцы не сошлись. — Женщина так не
смогла бы. Тяжеловато, да и не ухватить как следует.
— Я тоже так думаю, — согласился Лагранж. —
Так что это не Телианова. Дело-то, в сущности, немногим сложнее пареной репы. Я
только следователя ждал, а мои уж и полный осмотр произвели. Не угодно ли
протокольчик подписать?
Бердичевский поморщился от столь явного
нарушения процедуры протокол осмотра без прокурорского представителя составлять
не полагалось, и оттого стал читать бумагу с нарочитой медлительностью. Но всё
было составлено идеально — Лагранж полицейскую работу знал, следовало это
признать.
— Какие у вас соображения? — спросил Матвей
Бенционович.
— Пойдемте, что ли, вниз, в салон, пока этого
вынесут, — предложил Феликс Станиславович.
Так и сделали.
Встали в углу пустого салона, полицмейстер
закурил трубку, Матвей Бенционович достал тетрадочку. Здесь же пристроилась и
сестра Пелагия: ползала по полу, вроде как убирала мусор, а на самом деле
собирала обрывки картин, складывала один к одному. Собеседники внимания на нее
не обращали.
— Слушаю, — приготовился записывать
Бердичевский.
— Круг фигурантов по делу узок. Тех, кто мог
иметь хоть какие-то мотивы для убийства, и того меньше. Надо установить, кто из
сих последних не имеет алиби, да и дело с концом.
Лагранж был сейчас чудо как хорош: глаза
горели огнем, усы победительно подрагивали, рука энергично рубила воздух,
специальные термины перекатывались во рту, словно леденцы. Думается, что за
последние недели Феликс Станиславович переменил мнение о скучности и
неперспективности Заволжья. Чего стоило одно зытяцкое дело! Но там основные
фанфары и литавры явно предназначались Бубенцову. Зато здесь, при расследовании
этого аппетитнейшего убийства, никто не мог перебежать полицмейстеру дорогу.
Опять же появилась прекрасная возможность продемонстрировать хитроумному и
опасному господину Бердичевскому свою незаменимость, в настоящий момент
находившуюся под большим сомнением в связи с оплошностью Феликса Станиславовича
по части взятки.
— Рассудите сами, Матвей Бенционович. —
Лагранж снял перышко с рукава товарища прокурора. — Связь ночного убийства с
вечерним скандалом очевидна. Так?
— Допустим.
— На суаре у Олимпиады Савельевны, не считая
дам, присутствовали десять человек. Ну, господина синодального инспектора и
предводителя дворянства мы пропустим, потому что высокого полета птицы, опять
же и мотивы не просматриваются. Далее со стороны усопшего были приглашены:
управляющий Ширяев, князь Телианов, купец первой гильдии Сытников и помещик
Краснов. Со стороны хозяйки — директор гимназии Сонин, присяжный поверенный
Клейст и архитектор Брандт. Еще Владимир Львович привел с собой своего
секретаря Спасенного.
— Допустим, — повторил Бердичевский, быстро
строча карандашиком. — И подозреваете вы, конечно, в первую голову Ширяева, а
во вторую Телианова?
