Последним подошел Бубенцов. С видом знатока,
склонив голову набок, рассмотрел триптих. Усмехаясь, спросил:
— Кто сия нимфа?
Аркадий Сергеевич встрепенулся, небрежно
махнул рукой:
— Так, одна из местных жительниц. Мила, не
правда ли?
В этот миг сзади раздался громкий, насмешливый
голос:
— Что это вы, господа, там разглядываете?
Верно, какой-нибудь шедевр?
В дверях стояла Наина Георгиевна, невыразимо
прекрасная в белом, перехваченном широким алым поясом платье, в бархатной шляпе
с вуалью, сквозь которую мерцали огромные черные глаза.
Получалось, что главный скандал еще впереди.
— Явились-таки! — выкрикнул Аркадий Сергеевич,
делая шаг ей навстречу. — Поздно! Или думали, я шутки шучу?
— Я нарочно, — ответила она, приближаясь к
собравшимся. — Любопытно было проверить, какие в вас черти сидят.
С нарочитой медлительностью она обошла
пейзажную часть выставки, у одного не особенно примечательного этюдика даже
задержалась — вероятно, чтобы поинтересничать. Наконец добралась до кучки,
столпившейся возле триптиха. Все поспешно раздвинулись, пропуская ее вперед.
Пока Телианова смотрела на крамольные
фотографии, было очень тихо. Полина Андреевна заметила, что некоторые с
особенным интересом изучают сзади линию шеи опасной барышни и сравнивают с
натурщицей, изображенной de derriere
[7].
Выходило похоже, и даже очень.
Наконец Наина Георгиевна обернулась, и стало
заметно, что первоначальной бравады у нее поубавилось, а глаза под тонкой
сеткой заблестели как-то уж чересчур ярко — не от слез ли?
— А при чем здесь лукоморье? — громко сказал
Кирилл Нифонтович Краснов, очевидно, желая сгладить остроту момента. — Это мотив
из Пушкина, «Руслан и Людмила»?
— Точно так, — ответил Поджио, глядя
воспаленными глазами на Наину Георгиевну.
— Так это вы русалку представили, вот оно что!
«Там чудеса, там леший бродит, русалка на ветвях сидит».
Раздвинув красные губы в безжалостной улыбке,
Аркадий Сергеевич протянул:
— Возможно. Или оттуда же из «Руслана»,
другое… — И прибавил, чеканя каждое слово: — «Ах, витязь, то была Наина».
Без единого слова (и это было самое страшное)
Степан Трофимович кинулся к своему однокашнику и бешено ударил его кулаком по
лицу, так что художника отшвырнуло к стенке, а из разбитого рта на бороду
хлынула кровь.
— Степан, ты что?! — в ужасе вскричал Петр
Георгиевич, обхватывая Ширяева сзади за плечи. — Что с тобой? — И вдруг
сообразил: — Ты подумал, что это Наина?!
Далее началась сцена решительно безобразная.
Несколько мужчин удерживали Степана Трофимовича, который вырывался и ничего при
этом не говорил, только хрипел. Петр Георгиевич, закрывшись руками, рыдал в голос.
Поджио же, похожий со своим окровавленным ртом на вурдалака, наоборот,
захлебывался не то кашлем, не то истерическим хохотом.
Наина Георгиевна вдруг резко повернулась к
Бубенцову, с беззаботной улыбкой наблюдавшему за баталией, и спросила звенящим
голосом:
— Что, весело вам?
— А то нет, — негромко ответил он.
— Князь Тьмы, — прошептала Наина Георгиевна,
испуганно от него отшатнувшись, и еще тише присовокупила непонятное: — Князь и
княжна, как сошлось-то…
И, не дожидаясь окончания противоборства,
опрометью бросилась вон.
— Госпожа Телианова не вполне овладела
искусством покидать сцену, иронически заметил Владимир Львович, обращаясь к
хозяйке. — Просто выйти у нее никак не получается, беспременно выбежать.
Олимпиада Савельевна глядела победоносной
Никой — суаре превзошел все ее ожидания.
— Полноте, господа! — громко провозгласила
она. — Право, что за ребячество. Это всё шампанское виновато. Приходите завтра
на широкое открытие. Думаю, будет интересно.
Только назавтра никакого широкого открытия не
произошло, потому что открывать стало нечего. И некому.
Глава 8
Те же, да не все
Но по порядку, по порядку, ибо здесь имеет
значение всякая, хоть бы на первый взгляд и совершенно незначительная деталь.
Когда в половине десятого утра Аркадий
Сергеевич не вышел к завтраку, Олимпиада Савельевна поначалу ничего такого не
подумала, потому что столичный гость, как и следует представителю вольной
профессии, пунктуальностью не отличался. Однако спустя четверть часа, когда
омлет больше ждать не мог, послали лакея. Тот прошел через двор и улицу, так
как иначе в обособленное крыло попасть было невозможно, позвонил в колокольчик,
потом для верности еще и постучал — никакого ответа.
Тогда почтмейстерша забеспокоилась, не стало
ли Аркадию Сергеевичу дурно после вчерашних переживаний и весьма ощутимой
оплеухи, полученной от Степана Трофимовича Ширяева. Лакей был отряжен во второй
раз, уже с ключом. Ключ, впрочем, не понадобился, так как Поджио по обычной
своей рассеянности оставил замок незапертым. Посланец проник внутрь и через
краткие мгновения огласил дом истошными криками.
* * *
Тут надобно пояснить, что смертоубийства в
нашем городе в последние годы стали крайне редки. Собственно, в предыдущий раз
такой грех приключился позапрошлым летом, когда двое ломовых извозчиков
повздорили из-за одной рыночной карменситы, и один слишком азартно ударил
другого поленом по голове. А перед тем убийство было лет пять назад, и опять не
по злодейскому умыслу, но от любви: двое гимназистов шестого класса вздумали
стреляться на дуэли. Кто-то там из них, теперь уж не разберешь кто, перехватил
любовное письмо, адресованное хорошенькой дочке нашего городского архивариуса
Беневоленского. Пистолетов у мальчишек не было, стреляли они из охотничьих
ружей, и оба легли наповал. О той истории писали все газеты, хотя, конечно, и
не столь шумно, как о нынешнем зытяцком деле. А бедную девочку, ставшую
невольной причиной двойного убийства, отец навсегда переправил из Заволжска к
родственникам в какую-то отдаленную губернию, чуть ли не в самый Владивосток.
