Города, ослабленные и изнурённые за долгие годы осад, после очередной, такой привычной для них волны повсеместных взрывов сначала не поверили той тишине, что воцарилась над ними. А потом их жители в страхе ещё долго сидели в катакомбах, подвалах и убежищах, не понимая, что происходит. Тем временем эта бредовая и неестественная тишина продолжала расползаться по планете, как шлейф оседающего пепла после стены огня, что послушной собачкой бежала под двумя сверхмощными боевыми кораблями. Но даже самой гениальной инженерной мыслью их создателей нельзя было объяснить тот факт, что промахов не случилось, ни единого! Эти машины, совершив на бешеной скорости несколько кругов вокруг очередного города, все залпы, все лучи, бомбы и ракеты отправляли чётко в цели. Причём именно в те цели, без которых нельзя было продолжать не только осаду, но и вести какие-либо масштабные боевые действия.
Два корабля, стремительно пронёсшихся над позициями врага, точными ударами уничтожили практически все бункера с высшим командованием осаждающих, все замаскированные мобильные реакторы батарей осадных орудий и прочие стратегически важные объекты, точных расположений которых не мог знать никто.
Жители проклятой богами планеты успокоились лишь тогда, когда вновь услышали стрельбу. Но то уже было не громыхание тяжёлых орудий. Относительно тихо застрекотали штатные импульсные винтовки десанта, который несметными ордами прибывал на поверхность планеты и слаженными ударами штурмовых групп добивал разрознённые и деморализованные войска противника.
В вершину мира вгрызся старый храм,
в котором жили сумрачные тени,
И с той вершины расползалась тьма,
Что пожирала души поколений. Но что
достойнее для света и огня,
Чем ночь рассеять, внутрь погрузив себя.
Не удержали свет ни стены из кинжалов,
не задержали и потоки смол.
И псы цепные зря в огонь бежали,
Всё абсолютно он перемолол. Чем старой
гидре головы рубить,
Не лучше ль сердце ей мечом пронзить…
Разбушевавшаяся война захлебнулась своей же яростью и выпала на землю кровавым осадком. Император и все его генералы были уничтожены в своей же неприступной крепости. Немногочисленные выжившие свидетели рассказали потом о двух свирепых воинах, что прошли по императорскому бункеру, как по открытому полю, круша всё и всех на своём пути. Видимо, именно они стали причиной гибели всего командного состава военных сил империи. Без своих командиров казавшаяся могучей армия превратилась в одну большую желейную массу.
Но несмотря на то что сердце великолепной военной машины империи было вырвано, война продолжала пылать. Но это уже была её предсмертная агония. Многие вассалы империи предпочли капитуляции смерть, и они её приняли, в окружении таких же фанатичных солдат. Спустя годы война здесь окончательно уснула… До следующего раза.
И старая звезда гореть давно устала,
на новую звезду свой взор перевела,
А та под взглядом ярче запылала.
Сверхновой ярко вспыхнула она. И что учителя
великая награда,
То будущая жизнь ученика.
Настало время, преклонить колено перед трудами
многих долгих лет.
И радоваться, камни собирая,
И приподнять над миром этот свет. А птицу
в чисто небо отпуская,
Лишь помахать рукою ей вослед…
Конец записи.
– Ну, ты загну-у-ул, деда! В смысле, ну ты даёшь! – Девушка, до пояса забравшаяся внутрь походного спальника, захлопала в ладоши. – Оказывается, ты ещё и… э-э… рифмоплётством увлекаешься.
– Спасибо, конечно, за «рифмоплётство». – Дед «прикрутил» регулятор переносной микроволновки и на секунду выглянул наружу сквозь пустой, раздолбаный снарядами оконный проём в стене полуразрушенного здания. – Я никогда и не претендовал на какие-либо звания и регалии по этому роду занятий. Сама понимаешь, я же солдат и только вынужденно, по необходимости учился хоть как-то связывать слова в… исторические сказки. Не улыбайся, не улыбайся, критиканша, я сам знаю, что ещё учиться и учиться… Просто вдруг нашло что-то на меня, и вот решил запечатлеть… Оформить вот такую мнемозапись. Зато всё это было экспромтом выдано, и прошу заметить, не запнулся ни на одном словечке.
– Да ладно… это ж я так, любя. Ну не хвалить же тебя? От похвалы, я заметила, ты сильно расслабляешься и концентрацию теряешь. – Девушка махнула рукой и улыбнулась старику; она уже забралась в спальник, но ещё не сомкнула «молнию» изнутри. – Только вот один момент смутил меня… в твоём опусе. Что значит «помахать рукою ей вослед»? Если бы я тебя не знала, то подумала, что ты собираешься меня бросить. Что такое, рифма не удалась или мысль не в ту степь покатилась? В экспромтах подобное случается частенько.
– Отчего же. – Дед задумчиво уставился на брикет полевого рациона, который только что засунул в «печку». – Я тебя уже научил всему, что смог. Наверное, всему, чему… вообще можно было научить. Дальше всё зависит лишь от тебя, Лана. Абсолютно всё, исключительно от тебя.
– Ага, счаз, всему! – Девушка возмущённо приподнялась на локотках. – А как же свобода выбора пути? Уточняю, не скачки по пространству одного и того же мира в разные его части, а именно перемещения между мирами, хотя бы соседними в звёздной системе. Скромно умолчу о том марш-броске, на который была способна девушка-проводница из твоих историй о походе самых последних воинов… Если не ошибаюсь, ей даже искать не надо было никакую точку мира, для того чтобы переместиться куда угодно. Она, как мне помнится, преспокойно могла с одного края Вселенной прыгнуть на другой, если предположить, что Вселенная в своей бесконечности хоть какие-то края имеет. Я всё помню, ты мне ещё в детстве обещал, что расскажешь! И где?
– Один момент, я устал это повторять, потому записал. – Дед ткнул пальцем в свой итмак, на проекционное поле которого была вынесена крупная виртуальная кнопка быстрого доступа.
– «Всему своё время, Лана! Всему своё время, Лана! Всему своё время, Лана!», – принялся монотонно повторять его собственный голос, зафиксированный в памяти терминала. Лучшим носителем информации, конечно, является тренированная память живого разумного существа, пока оно живо… но иногда и неживые творения полезны в качестве напоминалок.
– Ну вот, теперь я тебя узнаю, – девушка улыбнулась и тут же скорчила гримасу, изображая из себя обиженного ребёнка, от силы восьмилетнего возраста, – а то уж было подумала, что кто-то решил подло сбежать и оставить меня одну, маленькую и беззащитную, в этом жестоком-жестоком мироздании… Вот только попробуй! – Девушка прищурилась и натянула на лицо суровую, агрессивную маску угрозы; и лишь четверть-улыбка, краешком губ, говорила о том, что она шутит. – Клянусь, что всё равно найду тебя, ты меня знаешь, и настучу по шлему так, что век помнить будешь… А ещё лучше, поймаю, привяжу к стулу и заставлю смотреть целую неделю, как я поедаю домашнюю пищу, с чесночком да поджаренную, тушёно-копчёную, в яблочках запечённую! И тебе ни кусочка не дам!
