И только герцог остается лежать раздетым на металлическом полу.
Когда до него доходит, что он остался один, он открывает глаза и начинает вопить:
— Вы не можете бросить меня здесь! Заберите меня с собой! Или я буду КРИЧАТЬ!
Вздохнув, Венцель отпускает лестницу и падает на пол. Он подходит к герцогу и с силой ударяет его в челюсть. Слышен ужасный треск ломающихся костей. Потом сержант засовывает в рот карлика какую-то ветошь, испачканную в масле.
— Нет, ты не будешь кричать, — говорит он. Затем прыгает еще раз и догоняет меня на лестнице, откуда я наблюдал за происходящим. — Пойдемте, святой отец. Мы уже и так потеряли кучу времени.
Вентиляционная труба уходит вверх еще на пару метров, а потом становится лазом — горизонтальным и достаточно широким для того, чтобы по нему можно было передвигаться, — но не более того. У меня легкая форма клаустрофобии, и мне не слишком приятно ползти неизвестно куда в абсолютной темноте — кажется, что это длится бесконечно. Потом, наконец, вдалеке показывается свет и становятся слышны какие-то спорящие голоса, а затем и крики.
Венцель торопится, подталкивая меня вперёд. Я вылетаю из трубы, как пробка из бутылки, и на карачках переползаю выбитую вентиляционную решётку.
Мы стоим на небольшой металлической платформе, в трех метрах над полом. Под нами — огромная комната, как минимум шесть на шесть метров, ярко освещенная. Приглядевшись получше, я понимаю, что это не просто комната, а кабина какого-то транспортного средства, хотя бог его знает, что это может быть за транспортное средство. Во всяком случае, его размеры — это что-то невероятное. За широкими окнами виднеется то, чего я не видел уже столько лет: движущийся в лучах солнечного света пейзаж. Серый свет дня, еще более тусклый из-за пелены снега, который бьется в окна кабины.
Надстроенное место водителя кажется пустым.
Я смотрю на это с открытым ртом, до тех пор, пока вся обстановка вновь не приобретает смысл. Готшальк хватает один из своих пистолетов и собирается ударить прикладом невидимого для меня водителя, скрытого спинкой сиденья. Потом огромная ручища моего жуткого соотечественника отрывает водителя от сиденья и, держа его за шею, швыряет на пол с резиновым покрытием. Тот пролетает по полу как мячик и потом одним рывком поднимается на ноги, как цирковой артист.
— А ну вернись, гад! Получи свое справедливое наказание! — орет Готшальк. Но водитель карабкается по голой стене и хватается за поручень, висящий в десяти сантиметрах от потолка.
— ИДИ СЮДА! ПОДЧИНЯЙСЯ!
Вместо ответа водитель еще крепче хватается за поручень.
Готшальк направляет на него пистолет.
— Считаю до трех!
Неожиданно непонятная машина резко кренится влево, из-за чего все валятся на пол.
— Идиот! — кричит Венцель. Он спрыгивает на землю и бежит к рулю.
Кажется, что машина начинает кружиться на месте, раскачиваясь так сильно, что что у меня начинается морская болезнь. Готшальк, распростершись на полу, продолжает целиться в человечка, который висит на потолке.
Наконец сержант достигает водительского кресла. Ему достаточно одного взгляда на приборы, чтобы понять, что нужно делать. Сражаясь с вращением, Венцель одновременно маневрирует так, чтобы вернуть машину в вертикальное положение и направить ее в нормальную колею. Она постепенно замедляет ход и, в конце концов, останавливается.
Мы поднимаемся на ноги, потирая ушибленные места.
Дуло пистолета Готшалька перемещается с Венцеля на водителя, а потом на нас. Как будто он не уверен, в кого хочет выстрелить первым.
Взгляд его лишен каких бы то ни было признаков разума.
Дюрану первому удается справиться с ситуацией.
— Да опусти ты этот пистолет, придурок! Ты что, хочешь всех убить?
Готшальк хмурит брови, как будто размышляет о такой возможности. Потом он все же опускает пистолет и смотрит на Дюрана своими красными глазками с собачьей покорностью. Но я уже научился не доверять его взглядам.
Готшальк движется медленно, шаг за шагом, как человек, который не вставал с постели несколько дней. Поднимается по металлической лестнице, которая ведет к месту водителя. Протягивает свою огромную руку Венцелю.
— Спасибо тебе за то, что ты сделал.
Венцель не пожимает руку Готшалька, только кивает.
— Мне жаль, что все это произошло. Это было недоразумение. Солдатам Церкви здесь, конечно, всегда рады. Если я могу что-нибудь сделать для вас…
— Если можно, приставьте обратно голову моему товарищу, — ухмыляется Бун.
Черный гигант пожимает плечами с жестом бессилия:
— Боюсь, что это вне моей компетенции. Я могу лишь помолиться за душу вашего друга, но не вернуть его к жизни.
— Почему-то я не удивлен…
— Замолчи, Бун, — прерывает его Дюран. И потом, обращаясь к Готшальку, говорит: — Отдайте мне этот пистолет. В знак доверия.
Улыбка раздвигает заросли бороды гиганта.
— Это не нужно. Вы можете взять обратно свое оружие. Оно вон в том шкафу.
Он достает из кармана ключ, протягивает его Буну, который тут же направляется к шкафу.
— Ты тоже можешь спускаться. Я ничего тебе не сделаю.
Человечек, висящий на поручне у потолка, отпускает его и падает на пол без малейших колебаний, как будто он привык к подобным переменам настроения своего начальства.
Когда он встает на ноги, становится видно его уродство. Он меньше полутора метров ростом. У него шишковатая голова, один глаз на которой наполовину закрыт надбровной дугой. Еще более удивительны руки огромной длины, как у тех существ, которых мы видели в Торрите Тиберине. Эти руки с мощными мускулами свисают, как лианы.
Человечек с видом раскаяния встаёт перед Готшальком и кланяется, почти касаясь пола лбом. Сразу после этого он идёт к Дюрану и, все еще не произнося ни слова, зато с идеальной выправкой, и отдает ему честь. Потом он поднимается по лесенке, с силой подтягиваясь на руках. Добравшись до верха, он настойчиво дергает Венцеля за плечо, пока сержант не оставляет кресло водителя. Человечек снова залезает на свое место. Он двигает рычаги и выключатели, пока машина — или чем бы оно ни было, это невероятное средство передвижения — не заводится снова, медленно, без рывков.
Страшный человек, который называет себя Дэвидом Готшальком, вытирает пот, который струится у него по вискам, несмотря на то, что в комнате холодно. Только сейчас мне удается разглядеть, что у него… дреды. Это прическа, которая стала популярной среди белых незадолго до Великой Скорби.
— С Божьей помощью нам удалось избежать опасностей на дороге…
С водительского кресла доносится ироничный смешок.
— …чтобы мы смогли довести до конца нашу святую миссию. Но все по очереди, господа. Я думаю, что вам хочется есть и пить.
